Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка - [54]

— Сыми ботинки, измочишь, — деловито сказал Володька.

Он подтянул штанины выше колен, скрутил их и ловко подоткнул. Прыгая по острым скользким камням, мальчуган добрался до края россыпи и вошел в маленькую заводь, отгороженную от шиверы исполинскими валунами. Его муха немедленно заплясала на воде, двигаясь навстречу мчащимся через камни потокам.

Колька разулся, снял штаны, оставшись в одних трусах. Но ему не хватало Володькиной сноровки и ловкости. У первого же перехода через поток он поскользнулся на покрытом слизью голыше и шлепнулся.

— Удилишком упирайся, — крикнул Володька, заметив несчастье товарища.

Нет, Кольке положительно не везло! Он разрезал ногу. Каменная плитка, зажатая между голышами, была остра, как стекло.

Только присутствие Володьки заставило Кольку закусить губу и не заплакать. Перевязывая рану носовым платком, он ненавидел себя и завидовал Володьке, которого собирался опекать. У того все шло как по маслу. Из кипящего водоворота на мгновение вынырнула острая голова и жадно схватила муху. Тотчас же в Володькиных руках очутилась довольно крупная рыбина.

Она полетела в ближайшую выбоину. За ней последовала вторая, потом третья.

Кое-как остановив кровь, Колька прихромал к краю косы. Он не собирался больше прыгать по камням. Закинул удочку в тихом месте, вовсе не рассчитывая на удачу. И вдруг рука ощутила легкий рывок. Сладко замерло сердце, а удилище, будто само собой, взвилось кверху. В воздухе сверкнуло длинное серебристое тело и, сорвавшись с крючка, заплясало на мелком галечнике. Попался настоящий хариус, граммов на триста, а то и больше. Чешуя в розовых и синих пятнах, черный глазок обведен золотой каемкой…

— Взял? — радостно откликнулся Володька. Он стоял на одной ноге, отогревая другую. — У меня никогда в том месте не ловилось.

Колька воспрянул духом. Закидывая удочку, он заставлял муху танцевать на воде.

Венера, Горюй Варнак, до этого дремавшие на солнцепеке, уселись возле его ног, облизывались, когда он снимал с крючка очередного хариуса.

Первым опомнился Володька:

— Солнце садится. Пора.

Он сбегал на берег, принес два прута, сгреб всю рыбу в одну кучу и, прикидывая на глаз, стал делить:

— Тебе — мне, тебе — мне…

— У тебя больше. Зачем делишь? — попытался отклонить его великодушие Колька. Ведь он поймал всего шесть хариусов, а Володька втрое больше.

Мальчуган метнул на него удивленный взгляд:

— У нас так не бывает. Вместе рыбачили — улов поровну.

Володька нанизал рыбу на прутья, взвесил на руке:

— Жаркое на сковородке. Мухи твои постарались. Пойдем, пока не стемнело.

Охотницкая дочь

Володькин прадед Пимен Герасимович Бобылев не отличался приветливостью. С Колькой он ни разу не заговорил, ничем не поинтересовался, ни о чем не спросил.

Годы сгорбили старика. Но ходил он без клюшки, носил, как большинство бобылихинских мужчин, темную сатиновую рубаху, просмоленные бродни. У ремня неизменно висел охотничий нож. Ступал Пимен Герасимович медленно и важно, черные острые его глаза всегда к чему-то присматривались. Казалось, поглядев на человека, он уже знает, чем тот дышит. Волосы у Пимена Герасимовича сохранились, но были редки и белы, как первый снег. Зато борода почти касалась пояса и была так же густа, как и бела.

— Его шаманом прозвали, — похвалялся Володька. — Скажет мой дедка: «Быть дожжам» — так тому и быть. Скажет: «Снег» — лучше не спорь…

В довершение всего Володька привел Кольку в избу Бобылевых, в отдельную комнатку, вытащил из-под деревянной кровати небольшой сундук, окованный медными полосами.

— Дедка сундук закрывает. Тетрадки в нем хранятся. Много. Сосчитать невозможно…

Володька принес откуда-то большой медный ключ, отпер сундучок:

— Поглядим, Фотей-грамотей! Дедка на пасеку ушел.

Володька вынул из сундучка деревянную папку, оклеенную кожей. На папке было выжжено: «В назидание потомкам нашим. Пимен Бобылев». Под деревянными корками лежали ученические тетради, заполненные каракулями. На каждой печатными буквами было выведено заглавие. Заглавия были разные: «Погода по нашим приметам», «Описание быта прошлых лет колхоза „Таежный рыбак“»…

— Читай, — потребовал Володька. — Дедка у меня такой, до грамоты сам дошел и все пишет, пишет. Когда ветер, когда снег… И про жизнь. Еще и мамки на свете не было, а он писал.

Колька подчинился. Начал, запинаясь на витиеватых буквах:

— «Год 1929. В начале организации колхоза на место председателя заступил мой сын Петр Пименович Бобылев. Звался колхоз коммуной…»

Во дворе хлопнула калитка. Володька молниеносно положил папку на место, замкнул сундучок, спрятал ключ.

Вошел Пимен Герасимович. Он обжег ребят взглядом черных внимательных глаз, отчего Колька покраснел, как пойманный с поличным.

Но старик только ответил на приветствие, ни о чем не спросил, ничего не сказал.

Володька заюлил около, подробно объясняя, что они делают в избе. Но старик, как видно, не поверил.

Хотя и нехорошо вышло, а честное слово, Колька с удовольствием бы прочитал тетрадки. Интересно начиналось: «Описание».

Однако на другой день Володька сказал:

— Дедка спрятал ключ. Догадался.

…Колька и Володька за неделю облазили окрестную тайгу, всласть порыбачили. В Бобылиху приезжал отец. Проводил собрание, о чем-то договаривался с бригадиром, что-то делал. Но отцовские дела мало интересовали Кольку. Он был увлечен новой жизнью. Семилетний Колькин приятель обладал неисчерпаемой энергией, был упрям и неукротим. Он заставил Кольку подчиняться, он настроил Кольку против Сашки Кочкина. И Колька не делал попыток сойтись со сверстником.