Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка - [25]

Взглянув на Мишку, мать снова уткнулась лицом в подушку. Еще сильнее запрыгали, задергались ее плечи.

Мишка снова ласково притронулся к ее плечу.

— Мама, не надо!..

Мать приподняла голову и с ненавистью выдохнула:

— Выйди, мерзавец!

— Мама, что ты? — испугался Мишка и попятился к двери.

Но ненависть уже исчезла из глаз матери, в них остались горе и скорбь.

— Нет, не уходи, — сказала она. — Сядь на стул.

Мать положила руки на колени и подалась к Мишке.

— Миша, зачем ты украл деньги?

Мишка растерялся и оробел. Чего-чего, а уж этого он не ожидал!

— Какие деньги? Никаких денег я не воровал.

— Не говори неправду. Ты был у Ручкиных?

— Был… Только не сегодня, на прошлой неделе.

Мать припала лицом к подушке, схватилась за голову.

— Мой сын — вор! Не думала, что доживу до такого позора, — сквозь всхлипывания говорила она.

— Не брал я никаких денег!

— Не лги, негодяй! Ко мне приходила жена завгара. И при соседях!.. Давно обнаружили, не хотели говорить. Ну? Что ответишь? У них из комода пропали сто рублей. В той комнате, кроме тебя, никого не было, — с ожесточением накинулась мать на Мишку. — Отбился от рук без отца. Школу пропускает, делает что вздумается. Теперь только воровать! Легкой жизни захотелось. Мать из себя жилы вытягивает, чтобы у него все было, а он… Видел бы отец!.

Мишка чувствовал, как бледнеют его щеки, как начинают дрожать руки, но упрямо и зло твердил:

— Не брал я никаких денег…

— Не брал, да? Не брал? А это? А это?..

Мать отбросила подушку и стала швырять на пол пачки «Беломора», пятерки, рубли, трешницы, мелочь.

— Дядя Савва ему фотоаппараты дарит, говорит: мал еще, выправится. А он, оказывается, взрослый! Курить хочется! Может быть, и выпиваешь с кем-нибудь за компанию? Откуда у тебя деньги?

— Не брал я…

— Не смей врать! Боже мой, боже мой!.. Я-то Ручкину отчитала: «Вздор. Затерялись где-нибудь». А сунулась на печь — там целый склад. Где остальные? Верни!

Она сбегала на кухню, принесла Мишкины штаны, торопливо вывернула карманы. Из одного вывалился перочинный нож, из другого — два рубля.

— И тут денежки!

С матерью творилось невероятное. От несправедливости ее слов, от обиды Мишка заплакал.

Тогда мать обхватила его за шею, прильнула мокрой щекой к его щеке, дала волю слезам.

— Мишенька, дай слово, что это последний раз. Папа надеялся на тебя. Без него нам трудно. Но воровать — самое худое.

Мишка оттолкнул мать и выскочил из комнаты. Первым желанием было одеться и уйти из дому. Куда? Неважно куда, лишь бы уйти. Но Мишкины штаны остались в комнате матери. Возвращаться туда он не мог.

Очутившись на печке, Мишка с головой накрылся собачьей дохой и тихо завыл. Какие деньги? Что с ней? Отец никогда бы не подумал так о нем. Мать напала, не разобравшись. Ну и пусть! Он с нею больше слова не скажет! Еще при отце мать вгорячах нападала на Миш-ку ни за что. Но тогда было другое дело. Мишке до боли хотелось, чтобы отец сейчас вошел в дом, спокойно сказал: «Ну, что у вас там? Давайте разберемся…»

Мишке показалось, что его чуть слышный вой кто-то передразнивает. Он откинул доху. В доме стояла тишина. Вся кухня была залита голубым лунным светом. На стене равнодушно постукивали ходики. Никто Мишку не передразнивал.

В это время где-то на конце поселка завала собака, к ней присоединилась вторая, третья, четвертая… И совсем рядом разнесся унылый, хватающий за сердце вой. Выл черный Загри. Вот так же выл Загри возле дома и на кладбище несколько ночей подряд, когда умер Мишкин отец… Мишке сделалось жутко и очень одиноко от этого воя, полного скрытой тоски и тревоги. Он с головой залез под доху, положил сверху подушку. Но пронзительный голос Загри проникал и сюда.

Наконец поднялась с постели мать. Видно, она тоже не спала, и ей тоже невмоготу стало слушать Загри. Накинула шубу, вышла во двор.

— Загри, сюда! Ну что ты расплакался, чудачок?

Мать ввела пса в дом, потрепала по голове, с ласковой суровостью приказала:

— Ложись сюда! Смирно лежи!

Подошла к печи, позвала шепотом:

— Миша, ты спишь?

Возможно, она раскаивалась, что обидела его, возможно, хотела еще что-то узнать. Мишка мог бы рассказать матери, откуда у него папиросы и деньги, убедить, что он не украл их, а выиграл в карты. Конечно, и это расстроило бы мать не меньше, но все-таки… Однако упрямство пересилило: «Пусть думает, как ей нравится!»

Утром мать, как всегда, оставила на плите завтрак и ушла на работу. Словно ничего и не произошло. А на душе у Мишки было прескверно. Он думал: «Как могли пропасть из комода у Ручкиных сто рублей? Забавлял Васятку — и все. Может быть, произошла ошибка, и сегодня все выяснится. Если никого, кроме меня, в комнате не было, то куда же девались деньги?»

Хмурый и молчаливый появился Мишка в школе. Первым делом он решил встретиться с Олегом Ручкиным, выяснить все начистоту. Неважно, что их дружба немного расстроилась. Тут такое дело, ради которого можно смирить гордость.

Ребята разглядывали Мишку с бесцеремонным любопытством. Любая история, любая сплетня в маленьком поселке Апрельском с быстротой телеграммы обходила все дворы, становилась известной и взрослым и детям.

Олег Ручкин, когда Мишка завел с ним разговор о пропаже, держался как будто серьезно. Но желтые его глаза смотрели нахально и насмешливо.