Земля и звезды - [90]

В Кремле стояла броневая команда, охранявшая Николаевский дворец. Бросились в гараж — опоздали: в броневиках засели офицеры.

Что делать? Как быть дальше? Оружие применить? Вроде бы не время: переговоры идут. Ждать сложа руки? Тоже негоже. По ту сторону Кремлевской стены активность подозрительная, юнкера что-то затевают.

Берзин — большевик молодой, не очень опытный. Виду не показывает, однако ясно: растерялся немного.

Пришлось опять звонить в ВРК. Звонили, звонили — гудки, хрипы. Все-таки дозвонились.

— Ждите к вечеру подкрепление, — был ответ.

До вечера еще дожить надо. А от Рябцева ультиматум: сдавайтесь, иначе с лица земли сотрем.

Заговорил бомбомет. Первая бомба пролетела над Кремлем и шлепнулась в Москву-реку. Дозорные видели, как столб воды над рекой поднялся.

Вторая бомба за памятником Александру II грохнулась.

Поднялась пулеметная трескотня, пальба из винтовок. Началось!

Опасность не расслабила, наоборот, подтянула, встряхнула: солдаты выкатили пулеметы против ворот — попробуйте, господа, суньтесь! Патронов столько — в каждого юнкера по пятьсот всадить можно, еще останутся.

Дождались вечера. Ночь спустилась. Темная. Мокрая.

Подкреплений нет. Опять в ВРК позвонили — тихо как на кладбище. Не отвечает.

Из бронекоманды, от солдат, охраняющих Николаевский дворец, поползли слухи: в Петроград Керенский вернулся, в Москве рабочие сдались.

Верь не верь — проверить негде.

Стоят грузовики с оружием, брезентом накрыты, в темноте на сараи похожи. Жмутся к бортам часовые, зябко под дождем, тоскливо от неопределенности.

Видит Ангел, не в духе товарищи. И подбодрить нечем. У самого на душе кошки скребут. Так устроен человек: если радостные ожидания — крылья растут, если горестные — ноги подкашиваются.

В девятьсот пятом, когда выбрал он себе подпольную кличку, товарищи подтрунивали:

— Ну и придумал — Ангел. Смотри, Ангел, подрежет тебе охранка крылышки.

Тогда обошлось, а нынче пришел час подводить черту. Умел жить — умей и умереть человеком.

Под утро похолодало. Дождь со снегом пошел. Ветер усилился. Ляжем здесь костьми, и снегом нас укроет. А их свинцом попотчуем, щедро попотчуем.

Подумал так, и легче стало.

Вдруг видит: Берзин бежит. Задыхается, но бежит в сторону Троицких ворот.

— Стой! — крикнул Ангел. — Что нового?

Остановился Берзин, лица на нем нет.

— Все, — говорит. — Наши сдались. Иду открывать ворота.

— Стой, контра! — закричал Ангел и схватил прапорщика за грудки.

Остановился Берзин, дышит тяжело, глаза как у безумного:

— Сдались, понимаешь? Рябцев пять минут дал. Пустим его без выстрелов — жизнь солдатам дарует. Не пустим — смерть.

— Дарует? — злобно переспросил Ангел.

— Тысяча душ на мне, ты-ся-ча! — заорал Берзин. — Могу я их на смерть обречь? Могу? А он честное слово дал. Слово офицера.

Разжались руки у Ангела.

— Стой! — закричал он опять, но было поздно. Берзин подбегал к Троицким воротам…

Юнкера входили опасливо, с винтовками наперевес. Офицеры шли с пулеметами. Из гаража выкатил броневик.

— С ними, гад, — шевельнул губами Ангел.

Солдат и красногвардейцев построили напротив Троицких ворот.

— Сложить оружие! — скомандовал Берзин.

Кто-то первым бросил винтовку. Со злостью бросил, грохнулась о камни. Другие не бросали, клали осторожно, поближе к себе, может, надеялись, что еще понадобятся.

На солдат пулеметы наведены. И броневик хищно ствол выставил. Оглянулся Ангел: сзади тоже пулеметы… Наклонился, положил револьвер у самых ног, мандат вытащил и, не разгибаясь, в рот.

Бумага комом во рту. Жует — не прожевывается. Измолотил зубами, глотнул — она в горле застряла. Кадык, как челнок, — вверх-вниз, а бумага — ни с места.

Подходят к Берзину офицеры:

— Значит, ты Кремль держал?

— Я.

— Ты должен застрелиться.

— Этого я не сделаю.

Штабс-капитан, с черной повязкой на глазу, тонкий как жердь, рукой хрясть Берзина по лицу. Хрясть второй раз. Сухая у него рука, костлявая.

Прапорщик юшкой умылся. Течет кровь, а он стоит, лицо не утирает. В глаза не смотрит. Потупился. Ждет чего-то, словно к расстрелу приготовился.

Офицеры удалились. Юнкера, подобрав оружие, как по команде, исчезли. Строй солдат сломался, они зашевелились, стали оглядываться.

— Что же теперь нас, а?

Вопрос повис в воздухе.

От Николаевского дворца верховой показался. Подскакал к строю:

— Дисциплину забыли, сволочи! Как стоите? Р-р-равняйсь! Стой и не шевелись! Я вас проучу, негодяи!

Погарцевал на коне, хлестнул вороного плеткой, ускакал.

Дождь прекратился. Ветер отогнал облака. Тесня друг друга, потянулись они кудлатыми стадами на запад, а над Кремлем очистился клок неба. Подумалось: если выглянет солнце — все обойдется. Подержат в строю и отпустят.

Заиграл рожок. Где он? Откуда? Кто-нибудь сигналы разучивает?

Прислушался Ангел и услышал, как сзади, где-то неподалеку, ударил пулемет, застрекотал, оборвал скороговорку и опять застрекотал.

— Что еще там?

Сразу не понял, а понял, когда рядом солдат ахнул и, вскинув руки, повалился наземь, когда вокруг застонали, заметались.

— Ложись! — пронеслось по рядам, но поздно раздалась команда, потому что и спереди ударил пулемет, и в окне казармы запрыгал огонек, и заголосили живые, наползая на мертвых.