По земле шествовал последний год XIX века. Зарождался весенний день 11 мая[1], опушив деревья сквозной свежей зеленью, широко раздвинув синее небо. Казалось, что майская синь пролилась с этого неба в Неву, окрасила ее стальные воды, не так давно белевшие комковатыми обломками запоздалых льдин.
Тысячи жителей Петербурга запрудили набережную Васильевского острова. Все, конечно, знали, зачем пришли, знали, чего ждут, но никто не догадывался, никому и в голову не могло прийти, что имя корабля, который сегодня спустят со стапелей, облетит планету.
Близ эллинга выкатывали пузатые, схваченные тугими обручами бочки с пивом — для мастерового люда.
В Неву вошел почетный эскорт кораблей: у эллингов остановился расцвеченный и праздничный броненосец «Ослябя», ниже по реке виднелись силуэты крейсеров «Азия», «Джигит», пароходов «Онега» и «Нева».
Закладка корабля состоялась еще в мае 1897 года. На серебряной закладной доске изобразили крейсер с поднятым флагом и дымящимися трубами. Минуло три года. День рождения корабля наступил.
День рождения, если даже появляется на свет маленький беспомощный младенец, — событие радостное: оно таит надежды, пробуждает мечты, заставляет заглядывать в прошлое и еще чаще в будущее; рождение крейсера современного, отразившего возможности технической мысли Отечества — событие государственное. Над этим крейсером крыша — небо всех материков, ему бороздить по тысячемильным просторам, о борт его будут биться бешеные шквалы морей и океанов, ему суждено идти в чужедальние страны под флагом России, а если понадобится, огнем орудий своих и стальной грудью своей защитить интересы Родины…
Развернув знамя, торжественно замер караул из матросов Гвардейского экипажа. Трубы оркестра сверкали на солнце.
На одной из площадок Новоадмиралтейского деревянного эллинга появился Константин Михайлович Токаревский, русский инженер, руководивший строительством крейсера. Несколько минут он молча смотрел на свое детище бронепалубный красавец, покоившийся на стапелях. На корме уже выстроился почетный караул команды, кронштадтский портовый хор.
Степенно, не спеша заняли свои места на смотровой площадке иностранные послы, военные атташе, адмиралы и генералы. Токаревский узнал надменного англичанина с презрительно-недовольным лицом. Может быть, ему не нравилось, что крейсер назвали «Авророй»? Может быть, он вспомнил, как в 1854 году русский парусный фрегат «Аврора», стоявший в Авачинской бухте, принял бой с англо-французской эскадрой? Десять часов эскадра бомбардировала фрегат и малочисленных защитников бухты. Они выстояли, а десант англичан и французов сбросили в море. И вот опять в России рождается «Аврора»…
Японский атташе широко улыбался, обнажая зубы и щуря глаза. Его сосед, одетый в штатский костюм, внимательно изучал медную обшивку, предохраняющую корпус корабля от обрастания ракушками. А сам атташе поблескивал золотом пенсне, и это поблескивание мешало разобраться, что занимает внимание видавшего виды посланца далекой островной державы…
Наконец недвижные ряды почетного караула словно качнуло незримым порывом ветра. Пройдя по ковровой дорожке от заводских ворот до эллинга, окруженный почтительной свитой, ровно в 11 часов появился государь император. Мало кто заметил едва уловимый кивок государя. Раздалась команда: «Приступить к спуску крейсера!» Грянул сигнальный выстрел. Мощное «Ура!» заглушило оркестры, от гула вздрогнул огромный эллинг.
Крейсер, освободившись от блоков и подпорок, пополз по деревянным полозьям, смазанным «насалкой» — мылом и салом. На флагштоке подняли кормовой флаг, на бизань-флагштоке — адмиралтейский, на грот-флагштоке царский штандарт с вымпелом, на фок-флагштоке — флаг генерал-адмирала и гюйс.
«Сперва крейсер шел медленно, — свидетельствует «Кронштадтский вестник», — но как только корма вышла из-под крыши верфи, быстро покатился и с шумом взбороздил воду Невы».
Залпы боевых кораблей разорвали воздух. Праздничные флаги взметнулись над броненосцем «Ослябя», над крейсерами и пароходами. Тридцать один раз салютовал флот. Было так, как об этом писал Пушкин: «… и Нева пальбой тяжелой далеко потрясена».
Государь император, возбужденный праздничным зрелищем, гулом пушек и громом оркестров, видел, наверное, чужедальние моря и свой желтый штандарт над ними. Впрочем, никому не дано угадать, что виделось Николаю II или о чем думал он в тот теплый и солнечный майский день. И уж, во всяком случае, не думал не гадал он, что по трапам этого корабля, благословляемого его императорским величеством, в феврале семнадцатого сойдут матросы, чтобы вместе с рабочими и солдатами изгнать, ввергнуть в небытие его, всемогущего российского самодержца, а в октябре семнадцатого носовое орудие этого корабля выплюнет огонь в сторону последнего убежища русской буржуазии…
Завершался XIX век. Новорожденный крейсер тяжело покачивался на невской воде. Вся его жизнь была впереди.
