Земля и звезды - [6]

Юный Клавдий не очень интересовался окрестной природой и почтенной стариной, зато любою ценой стремился преуспеть в быстротекущей сегодняшней жизни. Его старания давали плоды. Кукина выделяли на строевой, он легко и быстро взбирался по наклонной лестнице без помощи ног, уставы заучил, как таблицу умножения, постиг искусство мазурки.

Природа дала Клавдию зычный голос. Преподаватель физики после ответов Клавдия, покровительственно поглядывая на ученика, декламировал стихи:

Ослу, скотине превеликой,

От бога дан был голос дикий.

Все смеялись, смеялся и Клавдий, и довольный преподаватель хлопал его по плечу и ставил завышенные оценки.

Жажда выделиться иногда подводила Кукина. Однажды он донес на товарищей начальству, был разоблачен; ему устроили «темную» — били, накрыв шинелью.

Оправившись от побоев, будущий слуга отечества не понял, что доносить плохо, недостойно, но он хорошо понял, что делать это надо осторожнее и хитрее.

Став старшеклассником, Клавдий примкнул к группе, именовавшей себя «Рыцари «Конкордии»».

На одной из глухих улочек Нижнего Новгорода ютилось в плюгавеньком доме заведение с запыленной вывеской — «Конкордия». Название было непонятным и манящим. Хозяйка встречала гостей; в большой комнате играл граммофон, угощали пивом, танцевали; молодые барышни уводили клиентов в номера-клетушки и брали с них сущие пустяки.

Нежданно-негаданно грянул гром: один из питомцев аракчеевского корпуса заболел венерической болезнью, и начальство, смотревшее прежде на забавы кадетов сквозь пальцы, приняло против них крутые меры. Среди непокорившихся рыцарей «Конкордии» оказался Клавдий: поздним вечером он сбежал из казармы и попал в расставленные начальством сети.

Проучившись шесть лет впустую, изгнанный и посрамленный, Клавдий с небольшим чемоданчиком последний раз прошел мимо медных пушек с гербами Аракчеева, чтобы вернуться в Москву и склонить повинную голову перед желчной и въедливой теткой. Впрочем, едва он устроился писцом в одном из присутственных мест, тетка вытолкнула непутевого родственника на самостоятельные хлеба в постылую меблированную квартиру.

Клавдий Иванович, готовивший себя к широкой и разгульной офицерской жизни, оказался в окружении скрипучих старцев, по-рабски покорных и исполнительных, с утра надевавших нарукавники и раскладывавших, как пасьянс, запасные перья. Его же, не блиставшего ни усердием, ни каллиграфией, постоянно оставляли после работы и заставляли раз пять — семь переписывать ненавистные бумаги, соблюдая интервалы между строчками, следя за нажимом пера и прочими канцелярскими премудростями.

Кукин, не склонный по природе к унынию, отчаялся. В нем накапливалась лютая вражда к перьям, к папкам, дыроколам, к старшему писцу, мелочному и придирчивому, которому он решил проломить череп и бежать куда глаза глядят из распроклятой конторы.

Случай увел Клавдия Ивановича от беды. В тот вечер в печальном раздумье он зашел в трактир Егорова, что подле гостиницы «Континенталь», отведать блинов. С Востока пришло известие о кончине отца. Где-то в Маньчжурии, промотав в карты войсковое имущество, он застрелился. Не то чтоб Клавдия мучили горестные сыновние чувства, просто он острее ощутил свое одиночество. Надо бы выпить за помин души, но денег не было, и он довольствовался блинами.

Сосед по столику пил водку, уминал круглые, нашпигованные рыбным фаршем расстегаи, украшенные ломтиками нежной осетрины. Перехватив завистливый взгляд Кукина, сосед пригласил его составить компанию, хлопнул в ладоши и велел подбежавшему половому принести водки и закусок.

Через час они покидали трактир друзьями, и щедрый сосед, узнав о конторском прозябании Клавдия Ивановича, предложил пристроить его к настоящему делу. Так Кукин попал в зеленоватое здание в Гнездниковском переулке, и железная витая лестница привела его к плотному господину с румяным лицом, длинными русыми волосами и тяжелым, неподвижным взглядом голубых глаз. Звали господина Евстратий Павлович Медников, и ведал он агентами наружного наблюдения в охранке.

Первое задание будущему агенту показалось легким: пошататься день-другой по городу и, если встретится что-либо подозрительное, заслуживающее внимания, доложить.

Клавдий Иванович ожил: он расправил плечи, заиграл мускулами, на широком лице зашевелились ноздри, как у возбужденного рысака. Отныне он не какой-нибудь писец, а агент наружного наблюдения!

Итак, началась служба. На Малой Грузинской внимание Кукина привлек длинный, нескладный парень с рыжими бакенбардами, который расклеивал царский манифест от семнадцатого октября 1905 года. Манифест этот напечатали все газеты. Прочитали его, конечно, все, кто умел читать, и каждый по-своему оценил «благодеяния» государя. Почему же опять у листка собираются кучки?

Подошел, слился с группой обывателей. Большие типографские буквы:

«Высочайший манифест

Божиею милостию,

Мы, Николай Вторый,

император и самодержец Всероссийский,

царь польский, великий князь финляндский,

и прочая, и прочая, и прочая…»

В толпе ухмылялись, прыскали. И тут только до сознания Клавдия Ивановича дошел зловредный смысл листовки: на ней была отпечатана кроваво-красная пятерня, а в нижнем углу выделялась приписка: «К сему листу свиты его величества генерал-майор Трепов руку приложил».