Земля и звезды - [11]

Отец Павла — Карл Андреевич, подданный герцогства Брауншвейгского, — был купцом. Он владел в Орле домом на Садовой и москательной лавкой. Как и подобает купцу, копейке вел счет и знал ей цену. Однако копейку иконе не уподоблял, не молился на нее. Если попадалось на глаза что-либо нужное, полезное для дела, для себя или для семьи, расходовал деньги не колеблясь.

Мать почитала три «К»: Küche, Kirche, Kinder; почитала не только на словах — было у нее одиннадцать детей, и забот, естественно, хватало.

У отца тоже на досуг времени оставалось мало, тем не менее он ухитрялся подмечать склонности своих наследников и наследниц и незаметно, между делом, подливал масло в огонь: то привезет токарные инструменты, то разложит на столе пестрые книжки, то расставит на рояле ноты — мол, ну-ка, кто быстрее разучит!

В семье музицировали все. Девочки рукодельничали. Мальчики умели паять и клепать, стругать, шабрить, мастерить. Словом, дети не росли белоручками.

Карл Андреевич не забыл, какое впечатление произвела на Павла падающая звезда. Не ускользнуло от его внимания, что сын допоздна засиживается над книжкой. Заинтересовался: над какой? Синяя обложка, словно золотым песком, усеяна звездами.

«Ага!» — смекнул отец и купил еще несколько сочинений по астрономии.

Спустя некоторое время владелец москательной лавки про себя отметил: «Покупка дала проценты» — сын часами пропадал во дворе, наблюдая звезды.

К рождеству Павел получил подарок — подзорную трубу. Лучшего подарка для него придумать было невозможно!

Он отыскал в мамином хозяйстве среди бесчисленных цветных лоскутов кусочек мягкой замши, чтобы протирать линзу трубы, а на металлической оболочке аккуратно нацарапал дату и год — первое января 1880.

Пятнадцатилетний гимназист был не менее счастлив, чем Галилео Галилей, впервые увидевший купол неба через свою знаменитую зрительную трубу.

Павел вычитал в книгах, что Галилей одну из труб установил на колокольне святого Марка. Оттуда можно было наблюдать далекие, невидимые простым глазом корабли, плывущие по Адриатическому морю и горы на Луне.

С крыши на Садовой открывались Ока, спящие под снегом баржи, плюгавенькие деревянные, иногда каменные, дома, десятка два церквей и соборов с их луковичными куполами и, конечно, Луна, которая прежде казалась плоской, светящейся тарелкой, а теперь предстала глазу по-иному — покрытая долинами, горными грядами, темными пятнами. Из этих пятен, если дать волю фантазии, складывалось смеющееся человеческое лицо.

К весне Павел смастерил устойчивую треногу, стерженек, дабы подзорная труба вращалась, и обсерватория была готова.

Отныне дни тянулись невыносимо медленно. Настоящая жизнь начиналась вечером, едва зажигался на небосклоне серпик Луны. Подзорная труба покорно двигалась: слепяще-яркий серп рос, увеличивался, а остальную часть лунного диска заливал фосфорический свет, тот самый пепельный свет, который Леонардо да Винчи считал отражением земного света!

А где блестящие точки на Луне, похожие на мерцающие звездочки, обнаруженные Галилеем? Великий ученый полагал, что эти точки — вершины высоких гор, освещенные лучами восходящего солнца Где же они? Неужели зрительная труба, сконструированная в 1609 году, зорче трубы 1880 года?

Более месяца Павел «блуждал» по загадочной лунной поверхности. И однажды, после полнолуния, увидел: словно сигналы из неведомого мира, мерцают огненные песчинки!..

За месяц до выпускных экзаменов в гимназии юный астроном, проводивший на крыше от зари до зари, простудился, получил пневмонию и слег. Болезнь протекала тяжело. Все-таки Павел поднялся и сдал экзамены.

Лекарь посоветовал Карлу Андреевичу послать сына полечиться в Ялту. Пока рачительный отец прикидывал расходы туда и обратно, да на курс лечения среди праздной и легкомысленной публики, пришло неожиданное предложение. Богатый помещик обратился к директору гимназии с просьбой порекомендовать для сына репетитора, серьезного и скромного. Выбор пал на Павла Штернберга.

— Поезжай, — благословил отец. — Поживешь на вольном воздухе, на помещичьем приварке и заработаешь на дорогу в Москву. Поезжай!

В Знаменском, в усадьбе Леонида Васильевича Картавцева, было действительно хорошо. Перед барским домом полыхали щедрыми красками цветники. В яблоневом саду клонились к земле ветки: плоды зрели, набирали вес.

Моложавый хозяин сохранил гусарскую выправку и общительный нрав. Хозяйка была хлебосольна и приветлива. Сын Леонид, ради которого пригласили репетитора, оказался учеником хотя и ленивым, но сообразительным. Во время уроков он на лету схватывал суть и до следующего занятия предавался отдыху и забавам, успевая, конечно, забыть все усвоенное накануне.

Румяный, не по годам тучный и медлительный, Леонид был прямой противоположностью сестре — Верочке, Вере Леонидовне, удивительно легкой и изящной.

Первые дни молодой репетитор чувствовал естественную скованность. В тихой барской усадьбе царила суета: прислуживали проворные казачки, швейцары отворяли и затворяли двери, конюхи выводили под уздцы коней, взад-вперед ходили гувернантки, аккуратные, искушенные распорядительницы накрывали обеденный стол. А виновники всей этой суеты занимались с утра до вечера главным образом тем, что ничего не делали.