Земля и люди. Очерки - [28]

Самый высокий результат в начале пятилетия, худший в памятном по Поташке шестьдесят третьем — 7,2 центнера. Неурожайный год, конечно, но все же…

Может быть, повеселее дела у крестьянской кормилицы — ржицы? У нее еще хуже. Шестьдесят третий — всего пять центнеров. Сказывалось, видно, пренебрежение к этой культуре. Овсы? Ячмени? Средний сбор за пятилетку тоже около одиннадцати центнеров. Покрепче чувствовала себя пшеничка, почти на два центнера выше, а отдельные поля давали по сто, а то и по сто пятьдесят пудов. Но разве это может успокоить?

Ключ к разгадке все тот же. Земля почти ничего не получает, земля только отдает.

Безропотно и терпеливо.

В шестьдесят втором году на гектар у Гулецкого пришлось, конечно, побольше туков, чем у поташкинцев, — по три кило. Но многим ли эта норма выше так запомнившейся ему поташкинской: по маковой росинке на квадратный метр?

А органика? Она лежала и гнила у ферм, да как ее взять, если нет погрузочной техники, мало транспорта? Ну, брали что-то, грузили на железные листы-пены, везли… за один-два километра, на ближнее поле, под пропашные. Те же поля, что лежали за десять-пятнадцать верст, не видели ничего, пожалуй, с тех самых пор, как была распахана там последняя крестьянская межа.

В отчете «Внесение в почву органических удобрений»— да и то это лишь на бумаге раскинуто на все земли — кривая по годам монотонно и уныло шла к нулю: 1,8–1,6—1,2–1,0—0,8 тонны на гектар.

Да, одним ключом закрыты замки к хлебным амбарам, к фуражным складам, к совхозной кладовой мяса и молока.

Если не перестать грабить землю, ничего не добиться.

Он собирал специалистов, зимними долгими вечерами сидели в прокуренном директорском кабинете; люди спорили, горячились, пока наконец басовитый директорский голос трубно, хоть и сдержанно, не объявлял конец рабочего дня. Но все знали, что завтра вечером будет продолжение.

А дома все те же мысли, потому что ничем иным жить нельзя, когда столько завязывается узлов.

Но знал он и другое: «Ударник», как и весь район, как вся область, не остров, затерявшийся в океане русских земель, и он, Лиссон, не Робинзон на этом острове.

Были решения партийных съездов, где-то наращивались мощности заводов для выпуска туков, в неведомых ему НИИ и проектных бюро инженеры в белых рубашках при узких галстучках создавали для Югуза новые машины, в институтах корпели над конспектами парни и девушки, которые через несколько лет войдут к нему в кабинет, чтобы положить на стол диплом, направление и сказать, что они готовы служить земле…

Придет время, верил он, и в хозяйство потоком пойдут машины и удобрения, и надо быть к этому готовым — не растеряться, не завалиться ими, как хламом, всему найти не только надежное место, но и научиться сполна использовать все.

Екатерина Владимировна — главный экономист со дня организации совхоза, женщина спокойная, даже тихая, но отлично знающая дело и умеющая доказать свое, однажды, решив у директора все текущие дела, не уходила.

— Что еще? — спросил он, у него не было и минуты лишнего времени.

Екатерина Владимировна стала ненужно перекладывать на столе бумажки.

— Я слушаю, — сказал директор.

— Надо посоветоваться, Николай Михайлович. Помните наш разговор по строительству? У меня тоже есть соображения.

Да, не далее как на той неделе он говорил ей, что если не создать новую базу — топтаться совхозу на месте.

— Это хорошо, что у вас есть соображения, — ответил он. — Оповестите специалистов — вечером соберемся. Ваш доклад.

— Уж доклад, — смутилась она.

Доклада не было.

— Конечно, — говорила Екатерина Владимировна, — ферма или мастерская — это первоочередное. Однако я назову все-таки прежде-то… дорогу. До Соколят, до нашего дальнего села. Там же Югуз, там хлеб…

А затем дали каждому высказаться. Никто не говорил о том, кому строить, все говорили, что надо строить.

Зоотехнику нужны были типовые коровники, свинарники, кормокухни и силосные облицованные траншеи.

Инженеру — ремонтная мастерская, автогараж, теплые стоянки для тракторов в отделениях; «лежаки» — дощатые переносные щиты, которые механизатор бросает на снег, чтобы при любом морозе лежать под машиной при ремонте, — согласитесь, не лучший способ повышать боеготовность техники и привлекать молодежь к нужнейшим для села профессиям.

Агроному позарез — и неотложно! — требовались мощные зернотока, новые зерносклады, хранилища для удобрений, хотя пока-то совхоз и получал их считанные тонны, но человек заглядывал вперед.

Предрабочкома скромно заикнулся о детсадах и жилье для животноводов, о совхозной столовой.

— А кто все это будет делать? — спросил прораб. — В хозяйстве он оправдывал название своей должности лишь тем, что вел работы по ремонту ферм, разных других построек, ну и кое-что помаленьку сооружал — домики, крышу над зернотоком, пристрой к старому зданию ремонтных мастерских.

— Мы сами, — ответил ему Лиссон. — И никто иной.

— А где материалы? Где деньги?

— Средств нам будут давать все больше, — сказал директор. — Все остальное зависит от нашей с вами инициативы и настойчивости.

— Но у нас нет строителей, нет специалистов!

Бедный прораб! Он еще не понял, что этот разговор, этот маленький совхозный пленум был концом его сравнительно спокойной жизни, что он не выдержит и уйдет, уступит место более энергичному и пробивному.