Земля горячая - [72]

ГЛАВА XXVII

Говорят, чужая беда тяжелее своей. Возможно, что это и так. Минуло два дня. Шура больна. Я догадываюсь кое о чем: она не хочет дожидаться, когда я договорюсь с врачом.

— Шура, я все-таки вызову доктора.

— Да что ты, Галина? Смотри не вздумай кому-нибудь выдать меня! Просто я простудилась, через два дня выйду на работу, понятно?

— Да, но… — нерешительно проговорила я. — А вдруг что случится?..

— Никаких вдруг, все в порядке. — Шура вздохнула и вдруг заплакала.

Я присела на край постели.

— Не расстраивайся…

— Кто тебе сказал, что я расстраиваюсь? — Она посмотрела на меня блестящими от слез глазами. — Просто жалко… Понимаешь. Рухнуло все у меня… — Она отвернулась к стене.

Я обняла ее. Постепенно Шура успокоилась.

Было около шести утра. Спать я больше не могла, принялась за посуду, затопила печь. В коридоре послышались шаги. Выглянув, я увидела Ваню Толмана.

— Сыбко рано поднялись, Галина Ивановна! Цего так?

— Не спится что-то. А ты?

— На охоту собираюсь, медвезонка здите.

Медвежонка!.. Неужели и правда принесет!

— А чем кормить его?

— Запасайте молока. Соску придется давать.

— Молоком? — испуганно спросила я. — Но где же его взять?

— В магазине, сгущенное.

Услышав наши голоса, вышел из своей комнаты Александр Егорович.

— Ба, кого вижу! Галина, ты ли это в такую рань? «Чуть свет уж на ногах…»

Насмешливый тон его немного задел меня, и поэтому я сдержанно сказала:

— Шура заболела.

— Что? — в один голос, как по команде, спросили меня мужчины. — Почему же ты молчишь?

— Разве я должна об этом кричать? Пустяковая простуда, вот и все. Ей уже лучше.

— Врача надо вызвать…

Из комнаты раздался голос Шуры:

— Не слушайте вы ее, балаболку. Мне немного нездоровится, но это чепуха, не стоит об этом и говорить, к вечеру встану. Иди-ка ты, Галина, в комнату, нечего беспокоить людей.

Я прикрыла за собой дверь.

— И какого черта болтаешь? — зашептала укоризненно Шура.

— Сама же просила меня говорить всем, что простуда…

— Так об этом надо в управлении сказать, а не тут…

Я принялась гладить юбку, намереваясь уйти на работу пораньше.

— Галка, ты меня запри, — попросила Шура.

— Чего это вдруг? Никогда дверь не запирали, а тут…

— Говорят тебе — запри.

— Да ведь неудобно, никто не закрывает своих комнат…

Шура задумалась.

— Хорошо, не надо. Только бабушка Бакланова не вошла бы, от нее ничего не скроешь. Да и обманывать такого человека нельзя…

— А ты скажи, что просто нездоровится.

— Пораньше приходи. Никаких собраний сегодня, кажется, нет?..

— Ладно.

Я поставила завтрак на табуретку возле Шуриной постели и вышла. До начала работы оставалось еще минут сорок пять. Мне хотелось немного подышать мартовским ветром. Я опустилась к берегу и глянула через устье реки на дальние сопки. Крутые отроги их пламенели нежно-алым зоревым отсветом; теневая сторона сопок выглядела размытой, напоминая по цвету снятое молоко, тонула в легкой дымке. Я стояла и любовалась камчатской грядой. Днем, при ярком солнце, она всегда искрится, к вечеру же становится лиловатой, сиреневой, а вот сейчас она была пунцово-красной.

Сопки казались совсем близкими, но впечатление это было обманчиво. Я прислушивалась к шуму баров и думала о том, как далеки сопки и как ничтожны человеческие треволнения в сравнении с каменной незыблемостью их могучих кряжей. Лешкино смятение, Шурина печаль, неустроенность моей жизни… Что они рядом с холодной вечностью хребтов?.. Но ведь случается, что и сопки сотрясает злая сила, и они дают трещины…

К маю приедет Валентин. Как-то мы встретимся? Я вспомнила ехидный смешок Булатова. На мой вопрос, когда вернется Валентин, он ответил: «Что, соскучилась, невмоготу больше?» Противный все-таки тип!

А как он придрался к нам с Баклановым после товарищеского суда, когда мы зашли в партбюро! «Сами критикуете меня за то, что нарушаю трудовое законодательство, и сами же толкаете на это. Как я уволю этого грузчика? Нет такой статьи в законодательстве — «За презрение к труду».

— Нет, так будет! — ответил ему Бакланов. — И если вы не выполните волю коллектива, не уберете этого негодяя, весь народ разбежится…

А Жорку до сих пор так и не убрали. Очевидно, Булатов играет в никчемную принципиальность и хочет показать свою власть.

Я стояла на берегу и перебирала в памяти недавние события. Неожиданно вспомнила Игоря… Почему я вспомнила его именно сейчас, не знаю. Просто лицо его возникло в моем воображении рядом с лицом Валентина… От Игоря почему-то долго нет весточки. После шторма я написала ему большое письмо, но ответа до сих пор нет и нет. А Игорь так нужен мне…

Думая об Игоре, я наблюдала, как пробирается между зазубринами вершин солнце. Краски на отрогах сопок все время менялись. Вершины хребтов, малиново алевшие в пламени зари, вспыхнули вдруг золотом, светло-сиреневые тени оползли, погустели, стали холоднее.

Продрогнув на ветру, я пошла в управление. Кущ уже сидел за столом. Потирая руки, он сообщил, что «Тургенев» опять придет за лесом.

— Что вы говорите!..

— Вот вам и «говорите». В этом году навигацию начнем раньше. Вызовите сегодня таксировщиков из складской группы и еще раз проинструктируйте их.