Земли обагрённые кровью - [45]

Когда мы, оставшиеся в живых, собрались дома, то с головой окунулись в работу. Не было ни одежды, ни плуга, ни сохи, ни скотины, ни семян. Мать, сестра и наш приемыш Катинё еще при турках, рискуя жизнью, собрали три тысячи ока инжира. Продали их за двадцать золотых лир. Но что купишь на эти деньги? Пришлось обратиться к ростовщикам. Костас как-то сказал нам:

— Тех, что ушли в землю, не вернешь. Но землю мы должны воскресить.

Мы уходили на заре и возвращались затемно. Работали с подъемом. Отдыхали, чередуя разную работу. Ели только хлеб с маслинами. Но землю возродили, заставили ее дать богатый урожай. В первый год мы посадили табак, на который был большой спрос, и быстро разделались с долгами.

ГРЕКИ ПРИШЛИ…

XII

Теперь не мы боялись турок, а они нас. Но мы только поменялись ролями, а думать по-новому не начали. В Старом Эфесе у немцев были арсеналы. Мы нашли там много оружия и боеприпасов. Турецкие жандармы по условиям Мудросского договора должны были передать эти арсеналы союзникам, но бросили их и бежали. Они погубили в этих местах столько христианских семей, что теперь боялись остаться здесь хоть на день. Безоружные греки, долгие годы находившиеся под турецким игом, пережившие столько унижений и страданий, не могли не воспользоваться оружием, попавшим в их руки. Трудно, очень трудно затушить ненависть и жестокость, порожденные войной. Кровь и страх рождают кровь и месть, и тоже страх.

Неожиданный поворот событий принес новые бедствия. Настрадавшиеся жители Кыркындже ночами пробирались по тропинке к Старому Эфесу и не успокоились до тех пор, пока не перетаскали из арсенала весь порох и оружие. Только тогда они обрели уверенность, согнутые спины распрямились. Даже самые тихие и скромные парни носили патронташи и, гордо вышагивая по улице, всем своим видом словно бросали вызов туркам: «Подходи, если хватит смелости!» Первым добыл себе винтовку Козмас Сарапоглу. Он зарядил ее и отправился на кладбище. Мы молча последовали за ним, опасаясь, не задумал ли он покончить с собой. Но нет. Он стрелял в воздух и громко кричал:

— Вставайте, ребята! Свобода пришла!

Старая Хрисанти рассказывала в тот же вечер соседкам, что собственными глазами видела тени мертвецов и слышала их стенания и жалобы.

— Да вон они! — показывала она на вечерние тени. Те, кому хотелось верить ей, говорили:

— Да, мы видим, как они следят за нами; они боятся, что мы забудем о них при хорошей жизни и не отомстим!

Турки из соседних деревень, узнав, что мы вооружились, покинули свои дома и поля и ушли в Секе и Кушадасы. Страх перекочевал из наших домов в турецкие.

Как только до нас дошла весть, что в Смирне высадилась греческая армия, пять соседних турецких деревень запылали, как факелы. Опять пепел, опять страдания. Это только начало. Что еще будет! Но никто не думал об этом в опьянении победой…

Первыми высадились в Аяшсулуке итальянцы. Люди испугались. Может быть, между великими державами заключен договор и мы просто получим новых хозяев? Но итальянцы вскоре ушли из Аяшсулука в Секе и Кушадасы.

Когда же в наших местах появилась греческая армия, люди словно обезумели от радости. С раннего утра начали звонить колокола, но это был не привычный звон, а что-то неслыханное. Весть пролетела из дома в дом, от поля к полю. «Греческая армия пришла!» Люди бросали работу, стояли некоторое время молча, стараясь осознать то, что услышали, а потом громко сообщали новость соседям. Осеняли себя крестным знамением, обнимались, плакали.

— Христос воскресе!

Радость, превосходившая все, чему мы доселе радовались — свадьбе, рождению первенца, богатству, славе, — охватила всех. Люди надевали праздничные одежды, брали ветки лавра, святую воду, рис и спешили навстречу солдатам. Застилали коврами дороги векового рабства. Улицы украсились греческими флагами и флажками, сшитыми на скорую руку.

Заслышав первые звуки военных труб, старики, молодежь, женщины, дети вставали на колени, били поклоны, плакали и приговаривали:

— Эллада! Эллада! Мать наша!

Торжественное шествие в деревне открыли дети, несшие хоругви; за ними шли священники в золотых парадных ризах и дьяконы с курильницами. Среди риз выделялась высокая фигура Козмаса в суконных шальварах и вышитых гетрах. Он шел степенно и гордо, как и полагается в такой великий час. В руках его была икона с изображением святого Димитрия, которую и двоим-то трудно было поднять. Вечером на улице накрыли столы, зарезали барашков, привезли бочки вина. Пили, пели, и каждый старался собственными руками потрогать солдат, чтобы убедиться, что они живые, а не плод больного воображения. Мы выросли в собственных глазах. Нам казалось, что нашему поколению выпало счастье заплатить туркам за пять столетий ига, за пролитые слезы и кровь.

* * *

Я возвращался поездом из Смирны. Я получил большой заказ на табак, инжир, изюм, мне выдали крупный аванс — настроение у меня было самое радужное. Я вез подарок матери, кое-какие вещи для приданого сестре и два обручальных кольца с высеченными именами «Катина» и «Манолис». Даты поставлено не было, потому что я не знал, захочет ли Катина уже в этом году справить нашу свадьбу. То и дело я совал руку в карман и поглаживал голубую бархатную коробочку с обручальными кольцами — свою мечту о счастье. Жизнь моя текла ровно и спокойно, как река в берегах. Родина свободна, работа спорится, настало время и для меня порадоваться жизни, завести свой дом, свою семью. Поезд подходил к Аяшсулуку. Я смотрел на раскинувшиеся вокруг поля, и душа моя ликовала. Сидевшие рядом солдаты греческой армии шутливо подталкивали меня и говорили: «Смотри-ка, сколько воды! Урожай будет богатый!» А один из них, маленький и толстый, которого товарищи называли не иначе, как «писарь», весело воскликнул: