Земли обагрённые кровью - [42]

Я растерялся.

— Не знаю как мне благодарить тебя за твою доброту…

— За доброту, говоришь? В этом мире — ты что, еще не понял? — давать — значит получать. Я никогда не оставлял человека в беде и не жалею об этом, потому что, куда бы я ни попал, у меня везде друзья. Ну вот, например, такой случай. Встречаю я на улице женщину, она рассказывает мне, что муж ее обижает, жалуется на него. Я поддакиваю ей. Иду к ее мужу, выслушиваю и его и с ним соглашаюсь. А потом мирю их… Другой случай… Один турецкий бей говорит мне: «Все гяуры — скоты». — «Правильно, эфенди», — отвечаю я. Потом стали мы с ним дела делать, он мне помогает, я ему, а там, глядишь, он бумажку подписывает, чтоб спасти кого-нибудь из этих «скотов»!

Мелидис не ждал одобрения с моей стороны, ему достаточно было собственного восхищения собой. Он играл цепочкой от часов и посвистывал. Война для него была золотым дном. По нему, она хоть бы никогда не кончалась. Это был жизнерадостный красивый мужчина, полный сил. Непонятно только, зачем он выдавал себя за уличного торговца.

— Не держатся у меня деньги, — пожаловался он. — И все доброта моя виновата. А вот посмотришь на богачей греков в Стамбуле и диву даешься. Денег полно, а патриотизма ни на грош. Только нажива! Вот Болакис, например. Крупнейший поставщик турецкой армии. Золото само течет в его карман. Прямо слиток золотой, мерзавец!

За разговором мы незаметно дошли до дома, куда он меня вел. Открыли калитку и оказались в благоухающем цветами саду.

— Какие цветы, а? — восхищался Мелидис с таким видом, будто цветы принадлежали ему. — А домик ничего? Подожди, сейчас увидишь волшебницу, которая тут живет! Кукла! Как богиня, по земле ходит, мерзавка! Детей только у нее нет, некому радоваться ее богатству. Ремесло у нее вообще неплохое. Ведь и отцы семейств иногда… блудят!.. В молоке купается, мой милый. Видел бы ты, какая у нее ванна! Вся из мрамора и слоновой кости, а тазы из золота! Глаза разбегаются! Ей и турецкий паша платит, и банкир-еврей… Она и с Болакисом дело имеет, помогает ему сделки совершать и получает за посредничество… Ты сам увидишь, как она гостеприимна. Широкая душа у мадам Фофо. В Париже она побывала, в Одессе с князьями кутила, в Багдаде, в Тегеране была… Слушая Мелидиса, я рот раскрыл от удивления.

— Мне неудобно ей показываться. Я…

— Ты что, — прервал меня Мелидис, — не мужчина, что ли? Такой молодой парень! Послушай, земляк, никогда не останавливайся на полпути! Не робей! Ты пришел не как жених, не как любовник. А мадам Фофо душу отдаст ради доброго дела! Поэтому я и веду тебя к ней. И если хочешь знать, ты мне богом послан! Мне надо с ней наедине побыть, а при ней всегда прислуга — злющая старуха. Вот ты и отвлечешь ее.

Очутившись волею судьбы в чужом доме, я сказал себе: «Будь что будет». Дверь открыла худая, желтая, страшная старуха. Мелидис заговорил с ней сладким голосом.

— О, Христина! Как ты живешь, свет очей моих? Ты знаешь, я нашел тебе святого Ануфрия! Как ты и хотела, во весь рост, в позолоченной ризе. Старинная икона, другой такой нигде не найдешь. В следующий раз обязательно принесу. Чудодейственная икона! И может быть, ты наконец улыбнешься мне!..

— Как это ты вспомнил о нас, Анастасис? — спросила старуха. Взгляд ее смягчился.

Она провела нас в зал с широкими диванами, покрытыми шелком, с персидскими коврами на полу и на стенах, тумбочками из орехового дерева, на которых стояли набальзамированные чучела птиц, лампы с бисерными абажурами и бронзовые персидские статуэтки животных. На стенах висели дамасские сабли и великолепной работы золотые кресты — сувениры со святой могилы. Мелидис подмигнул мне и обвел рукой все это богатство. Потом подошел к двери и позвал умильным голосом:

— Мадам Фофо! Где ты, милочка? Что ж ты не появляешься?

На внутренней лестнице показалась мадам Фофо. На ней был пурпурный, расшитый золотом халат. Маленькая, пышная, с белоснежной кожей, никогда, казалось, не видевшей солнца, в бархатных кокетливых ночных туфельках, она шла, грациозно покачивая бедрами. Никто не остался бы равнодушным, увидев ее пухлый подкрашенный рот, зеленоватые блестящие глаза и густые черные ресницы!

— Фофо, я привел к тебе одного христианина, ему надо помочь. Я знаю твою доброту, сделай это ради бога. Он дезертир. Ему надо переодеться, иначе его сразу поймают. У тебя ведь много мужской одежды… Ну, не раздумывай. Сделай доброе дело, это тебе зачтется…

Мадам Фофо, видимо, только что проснулась. Она бросила на меня беглый взгляд, подняла маленькую руку ко рту и, ударив несколько раз ладонью по губам, чтобы отогнать зевок, приветливо улыбнулась.

— Милый мой Анастасис, ты, я вижу, ничуть не изменился! Как я соскучилась по тебе, дорогой, если бы ты знал!

Мелидис едва заметно мигнул в сторону старухи и продолжал:

— Так вот, Фофо, мы должны заняться земляком, он нуждается в нашей помощи. Он дезертировал, ему много пришлось пережить, закон его преследует. Понимаешь? А господь бог одним росчерком пера простит тебе все твои грехи за это… Ну, да я уверен, что ты — ангел, слетевший с неба.

Даже старую Христину взволновали слова Мелидиса. А я стоял потупившись, не зная, что сказать, что сделать, куда деть руки, куда поставить ноги в грязных башмаках. Будто все это было во сне: и пекарня в Соганлы, и этот особняк, и богатая женщина, проявившая участие к моей судьбе. Старая Христина взяла меня за руку и подвела к большому трехстворчатому шкафу. Чего в нем только не было! Национальные арабские костюмы, военные Мундиры всех родов турецких войск и даже адмиральский китель. Мадам Фофо и Анастасис прошли тем временем в другую комнату. Сначала я ясно слышал их разговор. Она говорила: