Землепроходцы - [26]

Воины в ужасе отпрянули прочь. Только сейчас они увидели, сколько камчадалов полегло в схватке с тремя огненными людьми, тогда как им удалось свалить только одного из троих. Может быть, оставшиеся два вообще не знают смерти, и они, ительмены, только зря кладут свои жизни?

Увидев страх на лицах ближних камчадалов, Ярыгин понял, что медлить нельзя. Они сбежали по кромке обрыва к самой воде, столкнули в воду бат и, схватив шесты, оттолкнулись от берега. Крик гнева и бессильной ярости потряс берег. Казалось, они теперь спасены.

Но в этот миг стрела вошла в глаз последнего из казаков Ярыгина. Падая, казак опрокинул бат, и Ярыгин полетел в воду вслед за убитым. Он изо всех сил старался выплыть, ухватиться за днище бата, но тяжелые доспехи тянули его вниз, грудь наполнилась ледяной водой, и сознание его стало меркнуть.

По красной воде, освещенной заревом пожара, вслед за батом плыла только малиновая шапка начальника острога.

Канач, сидя над телом убитого Талвала, глядел невидящими глазами на бившееся над крепостью пламя. Грудь его сотрясали слезы гнева и боли. Гибель великого воина замутила его разум. Ему хотелось кинуться в огонь, чтобы разделить участь погибшего.

Выждав, когда крепость догорела совсем, камчадалы, уже при дневном свете, приступили к раскопкам пожарища. Сабли и ружейные стволы, обгорелые шлемы и кольчуги, котлы, топоры, ножи — вот что было для них бесценной добычей. Железный нож легко можно было обменять, например, на хороший бат, который каменным топориком приходилось долбить по году и больше. Многие из воинов Карымчи стали в этот день обладателями несметных сокровищ.

Обшарили воины и тела убитых казаков. Карымче больше, всего хотелось найти в груде тел Козыревского, которому он вынужден был подарить двух своих самых любимых пленниц, но поиски его были напрасны. Обе служанки Козыревского, которых Карымча снова надеялся привести в свое стойбище, оказались мертвы. Во время боя их достали смазанные лютиковым ядом стрелы, и молодые женщины в мучениях скончались от ран. Зато Завина была жива. Бледная как снег, глядела она округлившимися от страха глазами на приближающегося к ней Карымчу.

— Завина, — сказал он весело. — Мои собачки совсем соскучились без тебя. Бедные песики так похудели, что на них жалко смотреть.

И он засмеялся, сообразив, что придумал совсем неплохую месть для Козыревского. Он снова приставит Завину к собакам.

Завину отвели к реке и посадили в бат Карымчи. «Зачем они были не боги? — в отчаянии думала она о казаках. — Зачем они дали себя убить?»

Когда все воины уселись в лодки, оказалось, что пропал Канач. Его нашли наверху. Он по прежнему сидел над телом Талвала, глядя сумрачными холодными глазами на лицо убитого. Воины хотели увести подростка силой, но Карымча махнул им, чтобы оставили его сына в покое. Для Канача вытащили на берег бат, чтобы он мог вернуться в стойбище, когда захочет. Столь сильная любовь к Талвалу, думал Карымча, должна будет обернуться еще более сильной ненавистью к пришельцам. Пусть в душе его сына прорастут семена гнева. Пусть он побыстрее станет настоящим воином.

Едва баты отошли от острога, как на место битвы слетелось воронье. И там, среди воронья, остался сын Карымчи, его любимый вороненок.

Глава шестая НА ПЕПЕЛИЩЕ

Семейка Ярыгин гнал бат к устью вслед за батами двух других казаков, Никодима да Кузьмы, мужиков вертких и ершистых, сноровистых в любой работе. Держась все время на стремительном стрежне, который петлял туда-сюда по речным рукавам между островами, лодки выносились то к правому, то к левому берегу, словно ткацкие челноки, снующие по основе. Полоса черного пепла, выпавшего над рекой, вскоре ушла в сторону, и сочная зелень поймы весело играла в солнечном свете. Билась на ветру густая листва ветляников, ивняков и стоящих редкими рощицами на островах тополей, каждый лист которых мерцал серебристой изнанкой. На холмах коренного, берега шелестели светло-зеленые кроны берез, дальше по всем склонам пологих сопок лежали темные заплаты ползучих кедрачей, над которыми висело легкое голубое небо с редкими цепочками белых облаков.

Как только отошли от крепости, плавание сразу превратилось в сумасшедшую гонку. Бат у Семейки был легче и уже, чем оба идущих впереди, и ему пока удавалось не отставать от взрослых. Промелькнуло в стороне стойбище, где, как успел заметить Семейка, царило большое оживление — должно быть, камчадалы готовились к каким-то игрищам.

Острова пошли реже, речные русла слились в одно широкое и спокойное, и ход батов замедлился. Семейка поравнялся с казаками.

— А ты ловок, хлопчик, — сказал ему Никодим. — Не отстал от нас. Подрастешь — настоящим казаком станешь.

— То батькина хватка у него, — вступил в разговор Кузьма. — У Дмитрия рука что кремень. Не глядит, что простуда его скрючила, целый день на ногах. От цепкого дерева и семя упорное.

— Я, — сказал Семейка, — еще на руках умею ходить. Саженей двадцать пройду — и хоть бы хны! А папаня на руках ходить не умеет.

Казаки рассмеялись.

— Сыны всегда должны батьков переплюнуть, — хитро заметил Никодим. — На том и жизнь стоит. Однако же на руках по малолетству и я хаживал.