Землемер - [15]
Соловей открыл двери в библиотеку. Раиса и Антонина держат в руках свечки, поднимают с пола книжки старые, разглядывают ободранный стенд с надписью “Писатели нашей Родины” с портретами Толстого и Пушкина. Ходят по комнатам, у них под ногами трещит стекло.
Алексей вошёл в коридор, сел за фортепиано, играет какую-то бессвязную мелодию.
СОЛОВЕЙ. Вот наш домик-гомик! Нет, Райка, твой домик! Всю жисть мы спали на книжках, а в выблитеку не записаны! Они нам не мешали, мы им, потому как они тихие были, а мы буйные! Напьёмся, пляшем во дворе, а читатели идут в выблитеку, да давай вместе с нами плясать, пьянствовать водку, в выблитеку не идут, да провались она!
РАИСА. Вот такая у него струнка — всё врать, болтать, молоть! Удод из сточных вод! А я верю, смеюсь! (Хихикает.)
АНТОНИНА. Да. Красиво тут. Тут стеллажи стояли и какой-то мальчик читал книжки, а потом стал академиком. Тут слышно, что наверху говорят?
СОЛОВЕЙ. Да прям! Нету у нас никаких академиков в городе, говна-пирога!
РАИСА. Противный этот официант. Я знаю таких. Они, если кого не трахнут за день, считай — бесполезно прожитый день. Так?
АНТОНИНА. А Фантику сказал совсем другое.
РАИСА. Чего?
АНТОНИНА. (Смеётся.) Так.
РАИСА. (Идёт по комнате.) Хорошо тут. Ты врал, что током бьёт? Не бьёт. Чего-то мне так хорошо стало, спокойно, прям про что-то хорошее думаю! (Смеётся.) Мужика бы!
СОЛОВЕЙ. Где ж я тебе мужика возьму-то, Раёк? (Смеётся.) Книжки забыли. “Семеноводство” одна, а другая — Пушкин.
АНТОНИНА. Зачитанные. Надо гадать. Рая, скажите страницу и строчку?
СОЛОВЕЙ. Я скажу, она ж неграмотная, она же в торговле, цифр не знает! Сорок пятая, снизу третья!
АНТОНИНА. (Открыла книгу.) “Татьяна, русская душою, сама не зная почему, с её холодную красою любила русскую зиму!” (Смеётся.) Всю жизнь вы спали на гении человеческого духа. Что снилось, интересно?
СОЛОВЕЙ. Лаурка с ума сошла, потому, что книжек начиталась! Книжки — враньё! Красиво, а неправда, в жизни не так! Рассказываю вот! Сидела вся накрашенная, нафуфыренная одна у меня в поезде, на северном направлении это было, вез я её в тюрьму на свидание, а сколько их, блядешек дешевых, поперевозил, ехали к своим хахалям, а вот её помню. Прям с картины, ну, “Незнакомка”, блин, с коробки конфет, как я образно, другой раз, скажу! Вся такая из себя, футы-нуты, ножки гнуты, ну вот. Вёз туда, гордая сидела, говорила красивое. Обратно — с синяками, побил он её. Трахнул, видать, деньги-золото забрал у неё, и что ж, ты думаешь, великая любовь такая, а? Великая! В мой вагон садится! Денег на поезд нетути, и я ей тогда перепихнин с повторином со мной предлагаю, и она — что думаешь? — соглашается. Сделал я своё грязное дело ночью, а ей ночь ехать надо было, и вот, вот, довёз до места, высаживаю: вылазьте, мол, и спрашиваю — червяк в сердце сидит! — спрашиваю: “Милка, спрашиваю, а любовь-то твоя где к нему, что ж ты мне пела, туда как ехали, одно, а обратно взяла и эдак запросто — бух! — со мной, а?” А она: “К моей любви ваша грязь не пристанет!” Так и сказала, зыркнула, фыркнула, кмыркнула, выскочила, глаза вытаращила и бежать! Вот так!
РАИСА. Прям у меня аж сердце не колотится. Врёшь ты всё? Правда? И ты подлюга, так сделал? Соловьюга-подлюга ты! Там любовь была! Просто денег не было на билет! Эх, ты!
АНТОНИНА. Какая любовь. Чушь. Никакой любви нету, Соловей, могу тебе как многоопытное существо сказать это. Нету, Соловей. Страх есть только, страх — остаться одной. Прижаться к кому-то, а то одной или одному — страшно. А любовь? Бред. (Кинула книгу на пол.)
Соловей посмотрел в окно. Удивлённо поворачивается к Тоне, тычет пальцем в стекло.
РАИСА. Чего?
Тоня и Рая смотрят в окно, потом на Соловья.
АНТОНИНА. Что там?
СОЛОВЕЙ. Лаурка моя стоит у колонки, волосы распущенные, а в руках свечка.
РАИСА. Да спит она наверху, твоя Лаурка.
СОЛОВЕЙ. Ты точно видела?
АНТОНИНА. Спит, спит, правда.
Молчат, смотрят друг на друга, потом начали оглядываться на стены испуганно.
РАИСА. Напугал, ты, полосатый мух? Фу! Копилка у тебя сломалась? (Стукнула Соловья по голове.) Никого там не было! Так, слушайте сюда! (Быстро ходит по комнате.) Тут, знаете, что сделаю? Солярий! Знаете, что такое? Для загорать! Буду сама в нём загорать каждый день и за плату пускать людей! У нас одна с рынка ходит в солярий, прям вся чёрная стала! Я тоже там была, тепло, красиво, зелень искусственная! Или нет! Тут я ресторан сделаю. Вот так столики поставлю. Где этот официант? Позвать бы его для совету. Вообще-то, красивый мужик, только “голубой”, сразу видно. Клеянуть его, что ли? (Смеётся.) Слышишь, Соловьюга, долбак?
АНТОНИНА. И ресторан надо будет назвать: “У Романовой”. Нет “У Раисы Романовой!” Звучит, нет?
РАИСА. Точно. Молодец ты. (Смеётся.) Водочка по жилкам побежала и добежала до куда надо! Соловьюга, ну, дай прижаться, поглажу по волосатой груди твоей, Соловьюга, ну?!
АНТОНИНА. Возьмёте меня в официантки, нет? Или в экономки? Или как там это называется? Или возьмите меня стриптиз показывать, а? Разденусь, покручу задом перед шоферюгами! Тут ведь только шоферюги буду собираться. Хотя и среди шоферюг есть нежные мужчинки, среди народа, так сказать!
Любительскому ансамблю народной песни «Наитие» – 10 лет. В нем поют пять женщин-инвалидов «возраста дожития». Юбилейный отчетный концерт становится поводом для воспоминаний, возобновления вековых ссор и сплочения – под угрозой «ребрендинга» и неожиданного прихода солистки в прежде равноправный коллектив.
Монолог в одном действии. Написана в июле 1991 года. Главная героиня Елена Андреевна много лет назад была изгнана из СССР за антисоветскую деятельность. Прошли годы, и вот теперь, вдали от прекрасной и ненавистной Родины, никому не нужная в Америке, живя в центре Манхэттена, Елена Андреевна вспоминает… Нет, она вспоминает свою последнюю любовь – Патриса: «Кто-то запомнил первую любовь, а я – запомнила последнюю…» – говорит героиня пьесы.
Амалия Носферату пригласила в гости человека из Театра, чтобы отдать ему для спектакля ненужные вещи. Оказалось, что отдает она ему всю свою жизнь. А может быть, это вовсе и не однофамилица знаменитого вампира, а сам автор пьесы расстаётся с чем-то важным, любимым?..
«Для тебя» (1991) – это сразу две пьесы Николая Коляды – «Венский стул» и «Черепаха Маня». Первая пьеса – «Венский стул» – приводит героя и героиню в одну пустую, пугающую, замкнутую комнату, далекую от каких-либо конкретных жизненных реалий, опознавательных знаков. Нельзя сказать, где именно очутились персонажи, тем более остается загадочным, как такое произошло. При этом, главным становится тонкий психологический рисунок, органика человеческих отношений, сиюминутность переживаний героев.В ремарках второй пьесы – «Черепаха Маня» – автор неоднократно, и всерьез, и не без иронии сетует, что никак не получается обойтись хорошим литературным языком, герои то и дело переходят на резкие выражения – а что поделаешь? В почерке драматурга есть своего рода мрачный импрессионизм и безбоязненное чутье, заставляющее сохранять ту «правду жизни», которая необходима для создания правды художественной, для выражения именно того драматизма, который чувствует автор.
Пьеса в двух действиях. Написана в декабре 1996 года. В провинциальный город в поисках своего отца и матери приезжает некогда знаменитая актриса, а теперь «закатившаяся» звезда Лариса Боровицкая. Она была знаменита, богата и любима поклонниками, но теперь вдруг забыта всеми, обнищала, скатилась, спилась и угасла. Она встречает здесь Анатолия, похожего на её погибшего сорок дней назад друга. В сумасшедшем бреду она пытается вспомнить своё прошлое, понять будущее, увидеть, заглянуть в него. Всё перепутывается в воспаленном сознании Ларисы.
В этой истории много смешного и грустного, как, впрочем, всегда бывает в жизни. Три немолодые женщины мечтают о любви, о человеке, который будет рядом и которому нужна будет их любовь и тихая радость. Живут они в маленьком провинциальном городке, на краю жизни, но от этого их любовь и стремление жить во что бы то ни стало, становится только ярче и пронзительнее…