Землемер - [2]

Одним словом, семья жила довольно счастливо аж до конца девяностых годов. Мальчик рос слабым, умным и застенчивым. По инерции его так и одевали «под девочку». Матушка звала его Полем, отец — Паулем, мать говорила с ним только по-французски, и была добра, отец же — исключительно по-немецки и был строг. Особой любви в семье не было, но и не скандалили. Прилично жили. Поль рано проявил способности к рисованию, отец радовался и учил мальчика изометрии, думал, что сын пойдет по его стопам. Вышло иначе.

Летом 1898 года приехал какой-то тип из Германии. От имени немецкого военного ведомства он предложил господину диплом-архитектору Мюллеру высокий, ответственный и очень доходный пост в департаменте железных дорог. Надо было проектировать и строить — много, срочно и крепко, строить в расчете на войну. А воевать будут с Францией, конечно, с кем же еще! Традиция такая, не подобает ведь нарушать традиции. Германии очень были нужны ее лучшие сыны, в числе прочих она вспомнила и о Фридрихе Мюллере, а отец Поля наконец-то вспомнил о своем долге перед «фатерляндом».

Итак, Матильде холодным приказным тоном было велено собирать чемоданы и готовиться к переезду в Берлин. Удивительно, но та отказалась. Она не поедет на чужбину, ее «фатерлянд» — здесь, она француженка и не оставит свою родину. Был большой крик, хлопанье дверями, слезы. На восьмилетнего мальчика это произвело огромное впечатление. Военных проблем он не понимал, а видел только, что родители ругаются. Отец уехал один и, как оказалось, уехал навсегда. Он хотел стать большим человеком в Берлине, а подобным людям редко есть дело до таких мелочей, как бывшая жена и ребенок.

От такого предательства Поль слег в горячке и чуть не отдал Богу душу. Болезнь продолжалась почти месяц, постепенно Поль смирился с потерей и температура отступила, но мальчик с той поры изменился. Он замкнулся в себе, упрямо молчал, когда к нему обращались и только дул губы. Встревоженная Матильда позвала доктора. Эскулап первым делом потребовал, чтобы мальчишку переодели в подобающую его полу одежду — от этого и все его неврозы, сказал врач. Он прописал маленькому злюке какой-то сладкий, укрепляющий косточки сироп и посоветовал незамедлительно определить Поля в приличную школу. Знаете — друзья, уроки, математика всякая — это хорошо отвлекает от ерунды и навязчивых мыслей.

Школа помогла лишь отчасти. Поль хорошо успевал по большинству гуманитарных предметов, особенно ему давались немецкий язык и рисование. А вот математика и спорт вызывали лишь отвращение. О друзьях не могло быть и речи, соученики дразнили его «девчонкой-плаксой», били и всячески притесняли — заставляли его, например, до изнеможения приседать в туалете, пока он не валился от усталости на грязный заплеванный пол. Какие уж тут друзья! Подруг тоже быть не могло, обучение в ту пору было раздельным. Директриса школы — мадам Дюпон — раньше обучала и девочек, но в один несчастливый день десять примерных и послушных учениц забили до смерти одиннадцатую, которая им чем-то не потрафила, и женские классы пришлось закрыть.

Поль окончил гимназию с единственной положительной отметкой — за немецкий письменный. Дома он сжег все учебники и тетрадки в кухонной печи и зарекся даже ходить по той улице, на которой стояло здание ненавистной школы. Радовался жизни он недолго. Тем же летом любимый дедушка-аптекарь, в последней попытке «сделать, наконец, мужчину из этой кисейной барышни», нанес Полю коварный удар в спину — поднял какие-то старые связи, дал взятку одному-другому чиновнику, и внука определили в городское артиллерийское училище. Военная карьера была Полю омерзительна. А вот перспектива носить красные форменные штаны привлекала очень. Поль поосмотрелся и ужаснулся. Сокурсники были все старше его и до невозможности жестокие на вид. Один здесь точно пропадешь, — подумал начинающий артиллерист Поль и попытался наладить контакты. К его радости, это удалось почти сразу — уже через пару дней он близко подружился с неким Анри, жизнерадостным толстяком и сыном кондитера. Анри пользовался известным почетом в учебной группе, так как папаша его раз в неделю выставлял всему классу угощение — целую коробку заварных пирожных. Под сенью этой дружбы наш Поль впервые в жизни вздохнул спокойно — унижения не то чтобы кончились, но стали вполне терпимыми, так сказать, товарищескими. Ведь чего только не бывает между товарищами, зачем же обижаться попусту?

К 1908 году Поль уже настолько прикипел душой к своему другу, что, похоже, преступил некоторые границы. Неизвестно точно, что именно произошло, но только оба они вдруг и в одночасье оказались выброшены из училища назад к штатской жизни. На их военной карьере был поставлен жирнейший крест, а в личных делах появилась устрашающая пометка о «склонности к аморальному поведению». Командир их выразился еще резче:

— Такие свиньи нам в армии не нужны! — сказал он. — Своих хватает.

Это может показаться странным, но Поль и Анри расстались совершенно безболезненно и более встречаться не хотели. Каждый уже сделал все, что мог — испортил приятелю жизнь. Оревуар. Анри уехал в Марсель, где папочка нашел ему место приказчика в писчебумажном магазине, а вот Поль к матери и деду не вернулся. Побоялся. Вместо этого он решил начать жизнь свободного художника. Он рисовал картины и пытался этим прокормиться. Почти никогда это не удавалось. Манера его письма была вполне вторична, он еще учился, искал свой стиль. Что-то заработать удавалось лишь малеванием вывесок для трактиров и цирюлен. Но и подобные заказы перепадали тоже не слишком часто. Поль, как и положено художнику, жил впроголодь и ходил в обносках. Повсюду в искусстве торжествовал модный в ту пору «арт-нуво», Поль его презирал, тяготел к чему-то, что позднее назовут дадаизмом, о выставках даже не мечтал, а без выставок было не пробиться. Так прошло еще пять лет.