Зелменяне - [64]
— Что вы стоите, как истуканы? Делайте что-нибудь!..
— Вы разве не видите, тетя, что я подметаю? — оправдывалась Хаеле.
Мужчины были заняты дядей Ичей, стояли вокруг него и следили, как бы он не сделал чего-нибудь такого, о чем он потом пожалеет. Дядя Ича все еще стоял у стены, бил себя в грудь и кричал:
— Ой, я поеду к Калинину!
Тогда Фалк спустился сверху, из дома, где сидела комиссия, подошел прямо к отцу и строго сказал:
— Отец, не кипятись, капитализм у нас отменен!
— Уйди, не то я разорву тебя, как селедку!
Хорошо еще, что Фалк не страшится необузданного характера своего отца.
— Не кипятись, — сказал он, — здесь построят фабрику!
А Тонька сказала:
— Хорош рабочий!
Тогда дядя набросился на нее:
— Тебе не нравится? Может быть, ты снимешь меня с работы? Иди ешь свинину! Думаешь, мы не видали поросенка на столе? Иди пей водку! Вы слышите, что я говорю? Виновата она! Это она хочет нас погубить!
— Что поделаешь, когда этот мамзер[19] все же покорит нас! — крикнула Фолина бабенка Тоньке прямо в лицо.
— Зишкина кровь!
— Вон со двора!
— Чтобы твоего духу здесь не было!
Бабы окружили ее своими развевающимися платками, как стая старых птиц. Они окружили ее, как стая птиц с переломанными крыльями. Счастье, что Цалел дяди Юды ворвался в их круг и заслонил собою Тоньку. Он то и дело приподнимал очки на побледневшем носу.
— Что случилось, наивные люди? Вам же дадут хорошие квартиры! Что случилось?
— Квартиры — сортиры! Не надо нам ваших квартир! Дайте нам дожить наши годы в старом дворе…
Автомобиль загудел, выпустил маленькое облачко в сторону реб-зелменовского двора и исчез за углом.
Как почувствовал себя тогда двор? Реб-зелменовский двор почувствовал себя покинутым, одиноким, будто камень у дороги. Все молча разошлись по домам и сели обдумывать это дело.
Заходящее солнце желтыми пятнами занавешивало то рассохшуюся дверь на одной петле, то окно.
Не пришел ли вообще конец роду реб Зелмеле?
Фалк вышел на порог, понюхал, чем пахнет, и ему что-то не понравилось. Он вложил два пальца в рот и свистнул. Потом он сделал несколько шагов по онемевшему двору и крикнул:
— Зелменовская контрреволюция, разойдись!
Зелменовы, бледные и ошалелые, подались к окнам. В маленьких рамах окон они выглядели, как бородатые портреты ушедших в небытие предков. В домах посыпался град проклятий, но не по адресу этого ничтожества, а как раз на Тоньку, которая подтачивает устои двора.
Только чернявая женка дяди Фоли открыла там, наверху, в каменном доме, окно и крикнула вниз:
— Граф Кондрат, ступай к рыжей портнихе!
Зелменовы решили упорным молчанием встретить готовящееся зло. Молчание здесь вырабатывают в одиночку, как паук паутину.
Молчали жесткие, нечесаные бороды, опущенные носы. Молчали костлявые руки, засунутые в рукава. Молчали крыши.
Каждое лицо молчало всеми своими морщинками и бугорками. Оно запиралось, как крепко сбитый ларец: сжимался рот, опускался холодный нос к губам; молчала вся упрямая голова — шишковатыми скулами, впадинами щек, застывшими глазами, выглядывающими из-под бровей, словно замерзшая вода.
Молчали каждый подпечек, большие чугуны, глубоко сидящие камни фундамента.
В тот вечер электричество не зажигали — считали, что с него, в сущности, началось все зло.
««Октябрь».[20] Принято по телеграфу.
Быховская сапожная артель выполнила план первого квартала на все сто.
Председатель артели Соловец».
Граф Кондрат, или Фалк дяди Ичи
Образ Кондратьевой, этой «графини» с ее запахами йода и гвоздики, с ее розовыми пальцами и морщинками вокруг глаз, понемногу испарился, рассеялся, как пятнышко лунного света на заборе.
Если Кондратьева иногда еще и является двору, так разве только зимою во сне какому-нибудь старому, мрачному Зелменову, которому собственная жена, не приведи Господь, надоела хуже горькой редьки.
Фалк уже, пожалуй, не помнит, как выглядела Кондратьева. Вот окошечко на четвертом этаже порой выплывает еще перед его взором, как тревожный семафор ночью где-нибудь на полустанке.
А было это так. Она была царицей Савской, сотканной из парфюмерии и любви. В завороженном городе Владивостоке она хотела его завлечь и усыпить. Но разбудила его, как известно, Тонька своими горячими пощечинами за холодным чаем.
О рыжей портнихе трудно сказать что-нибудь определенное. Еще вопрос: не выдумала ли эту историю с портнихой женка дяди Фоли? Во всяком случае, надо полагать, что не она, эта рыжая портниха, вылечила его от любовного угара.
У Фалка есть одна молоденькая девушка — Ханочка. С нею он крутит любовь. Женка дяди Фоли, наверное, умышленно не хочет упоминать об этой девушке, потому что не станешь же ты, в конце концов, сплетничать о том, что парень гуляет с девушкой! Всем известно, что так водится спокон веку.
Ханочке семнадцать лет. У нее полное, круглое личико, пышная грудь и толстые ножки.
Так вот, у нее любовь с Фалком.
Они катаются на лодке по Свислочи и едят из бумажки пирожные. Они плывут вниз по течению. Там, за заводом «Коммунар», они целуются и клянутся друг другу в верности.
Ханочка ерошит короткими пальчиками его чуприну и спрашивает:
— Фалк, ты будешь моим навсегда?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу вошли лучшие рассказы замечательного мастера этого жанра Йордана Йовкова (1880—1937). Цикл «Старопланинские легенды», построенный на материале народных песен и преданий, воскрешает прошлое болгарского народа. Для всего творчества Йовкова характерно своеобразное переплетение трезвого реализма с романтической приподнятостью.
«Много лет тому назад в Нью-Йорке в одном из домов, расположенных на улице Ван Бюрен в районе между Томккинс авеню и Трууп авеню, проживал человек с прекрасной, нежной душой. Его уже нет здесь теперь. Воспоминание о нем неразрывно связано с одной трагедией и с бесчестием…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881—1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В первый том вошел цикл новелл под общим названием «Цепь».
Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.