Зели в пустыне - [17]

Итак, в то время как наша повозка проезжала через еще спящую деревню, молодые люди, казалось, замерли, неподвижно сидя с торжественным видом в своих черных костюмах. Подобная серьезность в Ришаре не могла меня удивить – в Ришаре, для которого Жанни была не только одногодкой. А Малыш Жанрю, а Брюно… Было бы очень трудно найти ребят столь же разных, как эти близнецы. Брюно короткий и толстый, с серыми глазами, черной всклокоченной шевелюрой, круглым с ямочками лицом, почти младенческим, несмотря на огромные густые брови и длинные усы, кончиками которых он мог достать до мочек ушей. Его брат был выше на голову и казался лет на десять старше, но еще со школы Брюно, облеченный материнским доверием, повторял: "Это все же мой младший" – вот так прозвали «Малышом» длинного мальчика с очень светлыми волосами, рассеянным взглядом, безусой губой, наивного немного, быть может, но при этом лучшего скрипача. Сидим один против другого, а вокруг тишина, странная мудрая природа.

Брюно зевнул, потянулся и фальцетом произнес:

– Вы дремлете, призывники! Не наиграть ли вам какой-нибудь песенки?

– Сохрани свою музыку до поры. Чуть позже она нам понадобится.

– Ты пригласишь Жанни потанцевать?

– Я приглашу ее потанцевать, если она пойдет на бал и если она того захочет.

– Ты помнишь ее, когда она ходила в школу?

– Да, помню.

– А помнишь ли, как ты ее провожал до леса, а? Ришар, помнишь?!

– Помню, да.

Но в задоре Брюно я заметил некоторое смущение и даже жалость, может быть. И, размышляя о Ришаре, я чувствовал угрызения совести. То, что я узнал случайно, нужно ли было рассказать ему это? Если с того дня я не был в пустыне, то Баско пробирался туда каждый день; и каждый день он видел Жанни – она бывала одна; однако однажды Ришар, возвращаясь из леса, зашел к ней туда. Разговор у них не клеился, он говорил, а она отвечала только «да» или «нет», не больше. Потом, проводив его до ручейка, она сказала ему: "Не думайте обо мне, Ришар; не стоит себя терзать". Он повторил: "Ну что ты, что ты, Жанни". Она качала головой; а когда он ушел, она убежала в лес как сумасшедшая.

Выехав из деревни, наша повозка спустилась по пологому склону между виноградниками и фруктовыми садами. Из ноздрей лошади шел пар. Отсвет луны побледнел, и природа вокруг нас стала настолько призрачной, что мы могли бы подумать, что сейчас не ночь, а самый конец дня.

Но небо уже забелело; окидывая взглядом горизонт, я не находил никакого источника света; рассвет, казалось, рождался из всего неба сразу.

Как же мне нравилось видеть это рождение нового дня вдали от своей кровати и привычного уклада жизни! Я вдыхал воздух полным ртом, чтобы позволить дню проникнуть в меня вместе со свежими запахами, поднимающимися от земли и растений. В кронах платанов, росших вдоль дороги, несколько невидимых птиц робко начинали петь. Я слышал, как за нами раскачивался и шелестел наш молодой тополь, вздрагивая на каждой кочке. Мы ехали сажать майское дерево.

Брюно спросил:

– А ты помнишь точно такое же утро, когда мы ездили на свадьбу? В Пришли?

– Да, – ответил Ришар, – но ни ты, ни Малыш не играли.

– Играл наш отец, черт подери! Мы, кем мы были в тринадцать-четырнадцать лет? Мы не танцевали, как принято, мы прыгали как полоумные. И вернулись совсем поздно ночью.

– Это был год большого пожара, – прошептал Малыш.

– Год большого пожара, Малыш, и нового кюре, того, что не пил вина во время мессы. Смешной он был!

Мы выехали в поле, все вновь поменялось. Все в окружавшем нас пейзаже пробуждалось и, выходя из оцепенения, вставало на свои привычные места.

На переднем плане длинные тени от деревьев и холмов вырисовывались на полях. Бархатистые и влажные, раззолоченные косыми лучами солнца поля, холмы, отступающие, чтобы подняться на горизонте, еще более густые леса, еще более глубокие овраги и лощины – было достаточно этого деликатного освещения, чтобы на наших глазах встрепенулась и ожила природа, новая и в то же время такая знакомая. Какой свет, какое приключение, какая благодать придаст однажды моей жизни то лицо, которое она таит в себе и которое я с трудом пока предугадывал? Нужно было только посмотреть на немного ссутулившегося Ришара с вожжами в руках и взглядом, остановившимся на дороге, чтобы понять, что и его жизнь вот так же осветилась. То, что это не прибавило ему счастья, я знал, однако я иногда ему завидовал.

– Притормози, Ришар, – попросил Брюно. – Окоченели все. Хо! Добрый человек.

Повозка остановилась перед выгулом, где паслось с десяток коров. Они, мыча, побежали рысью к нам и, просунув морды через прутья ограды, потянулись к нам – казалось, с их глаз спала пелена. Брюно выпрыгнул из повозки.

– Погодите! Сейчас повеселимся. Иди сюда, Малыш. Сегодня праздник, нужно им спеть утреннюю серенаду.

Близнецы, держа в руках один – скрипку, другой – рожок, вышли на середину поля. За ними пошла одна корова, затем – другая; уже все стадо осторожно обнюхивало музыкантов и их инструменты. Животные и ребята, освещенные солнцем, выделялись на фоне высокой вязовой рощи, так ярко подсвеченной, что она превратилась в сплошное струящееся зеленое мерцание. Нам на дороге были слышны встревоженное фырканье коров и доносившееся с другого конца поля журчание ручейка.