Зеленые гранатовые камни - [3]

— Да какой он же враг, — сонно лепечет Шахурдин, — мурло бестолковое, упал, да нечаянно нажал… Что мне с ним делить? Тропы наши прежде не пересекались.

— Правильно, не пересекались, но душа может такое затаить… Человек еще не чувствует ненависти, но она уже в нем живет, затаилась, аки тать в нощи, и ждет лишь момента. Этот криворотый сморчок мог и позавидовать, вон какой ты раньше был орел! Бабы к тебе, как мухи к меду. У него в тайге нога за корень зацепилась, а в это время в голове паскудная мыслишка… И палец на курке, отвечая этой мыслишке, непроизвольно дернулся. Скажи ему тогда, изумился бы, не поверив, а ведь мыслишка была…

Но Шахурдина уже уносит, покачивая, ласковая волна.

3

Начало сентября. Геологоразведывательная партия помаленьку сворачивала поисковые работы, на базе потихоньку упаковывали в ящики образцы пород и шмотки. Через десять дней, если позволит погода, ожидался вертолет. Шахурдин на неделю ушел за перевал, на места, богатые рыбой.

…У слияния двух ручьев, на щебнистой террасе, круто обрывавшейся в воду, он поставил одноместную палатку.

Странные это были ручьи, водились только хариусы. Там, где сливались ручьи, они долго были разделены как бы стеной: одна половина цвета чая, другая — прозрачная, ледяная. Темный ручей дремотно струился из тундровых озер с торфяными берегами, прозрачный, рыча и клокоча, летел со склонов хребта, где в каменных складках вплоть до зимы сверкали громадные языки снежников. В ледяной воде, кроме пузырьков воздуха, ничего, а в коричневатой — в дремотных ямах и возле обрывов перекатов шевелили хвостами озерные, жирные хариусы с черными спинами и фиолетовыми пятнами на брюхе.

Там, где ручьи сливались, озерные хариусы продолжали жаться к темной половине, а уже ниже, возле лобастой сопки, где вода перемешивалась, хариусы иной породы — светлее, стремительней, но оттого и тоще…

…Шахурдин уже достаточно навялил рыбы, и на другой день собирался за перевал. Сегодня утром с грустным свирельным наигрышем из Арктики прошли первые гусиные клинья. Тонкой, рваной нитью она упали за ручьем, далеко в тундре, среди зеркально–розовых осколков озер.

Лениво, вяло струился дымок костра, комаров уже мало. Шахурдин, глядя на долину, где над озерами мошкарой роились молодые утки, думал о Ларисе. Он опять и опять видел её белое, тугое тело, в ушах звучали захлебывающиеся взвизги и гортанные вскрики. А поначалу была холодна, но разжег ее…

Возле сопки, похожей на крутой медвежий лоб, кудрявый от стланиковых зарослей, донесся еле слышный хруст. Шахурдин ближе к себе пододвинул «Тулку», где в одном стволе — дробь «четверка», а в другом — жакан. Сегодня рано утром возле палатки он обнаружил следы медведицы с пестуном. Над верхушками полутораметрового кедрача, обсыпанного зеленовато–коричневыми шишками, полными маслянистых орешков, то появляясь, то исчезая, рыжела голова человека.

Черная широкогрудая лайка с рыжими подпалинами над глазами и груди в горле катала яблоко рыка. Сильно припадая на правую ногу, следом за собакой из кустов выбрался маленький старичок в рыжей пыжиковой шапке. На ногах непромокаемые нерпичьи торбаса, в руках отшлифованная ладонями пастушеская черемуховая тростка.

Привычный ко всему Шахурдин неожиданно вздрогнул: вытекшую глазницу старичка пересекали глубокие, синеватые борозды. Словно кто–то, налегая на черенок вил, стальными зубьями провел по морщинистому, плоскому личику. Одно плечо выше другого, отчего старик казался большой, больной птицей с полуразвернутым крылом.

— Сторово были! — Эвен весело сморщил желтое, страшное личико, с наивной хитростью посверкивая узким единственным глазом. Шахурдин, отводя глаза в сторону, налил ему кружку горячего, крепкого чая.

— Знасит, рыбасись? — шумно дунул в кружку старик. Поймав скрытный, брезгливо–любопытный взгляд рыбака, видимо, стремясь все разрешить разом, эвен на затылок сдвинул облезшую шапку.

Шахурдин внутренне содрогнулся: оскальпированный череп мертвенно поблескивал желтой костью…

— Не бойся, — в веселом смешке затрясся старик, — это миска мало–мало баловался!.. Карабин осеську дал, нозик не успел вытасить, он и навалился… Весером осюхался, а на мне куся хвороста, это стоб я провонял, с дуском он любит. Из куси выполз, нисего не визу, волосы на лоскуте где–то на затылке, рука вывернута, глаз сапсем вытек. Миска исо у меня одну вазную стуку повредил, а без неё… амба! — старичок беззлобно осклабил брусничные, беззубые десна. — Зинка, знасить, как куропатка — фьють!.. А я тебя исо три дня назад заметил, в бинокль олесек с сопки искал, грибы разбезались.

Шахурдин знал: у северного конца подковы хребта — проход, через него от морского побережья на зимовку сюда пришли оленьи стада. А грибы для оленей самое лучшее лакомство!

— Дроззи у тебя есть? — взгляд старичка виновато — просителен. — Браски сибко сахотелось… Пойдем ко мне, мяса оленьего дам.

Сухих «дроззей» у Шахурдина немного (пек лепешки), но на три литра браги хватит. Тщательно застегнув полог «одноместки», он побрел за стариком, цепляясь сапогами за корни медвежьей тропы, удивляясь, как одноглазый в темноте находит дорогу.