Зеленые годы - [19]

И он увидел два столкнувшихся в воздухе самолета, на одном из которых летел маршал Умберту ди Аленкар Кастелу Бранку, первый президент-военный, помазанный на царство государственным переворотом 31 марта 1964 года. Объятый ужасом маршал втягивал голову в плечи, когда все было охвачено огнем, стонал, сжавшись в комок, — и вот все превратилось в груду железа, а сам маршал — в кучку пепла и праха. Что же теперь осталось от вождя освободительной революции бразильского народа? Ничего. И он увидел мертвецов, шествующих стройными рядами на город Бразилиа, вспомнил, как бесстыдно искажались и извращались факты, но это не казалось странным, ибо все было записано в бесовских книжках. А еще он видел восстание черных ангелов в ночном небе над столицей и услышал вопли истязуемых — среди них был его младший брат, студент, убитый в тюрьме, слепой, потому что ему выбили глаза, глухой, потому что ему проткнули барабанные перепонки, бесполый, потому что ему раздавили яички, и безумный, потому что его мозг денно и нощно терзали бесы из царства террора. Увидел он и этих бесов, награжденных за отвагу и защиту благородных установлений родины, традиций и священного права частной собственности. А еще он видел, как эти толстые, крепкие и надменные люди разражаются сатанинским смехом, обнажая длинные, острые зубы — и зубы эти непрестанно росли, больше похожие на когти, их налитые кровью глаза, их волосы, и превращались они в отвратительных зверей, в хищных драконов, в ядовитых змей, в ящеров, скорпионов, пауков, озлобленных тварей, увешанных медалями.

Первое, о чем он вспомнил — это то, что он всегда боялся высоты. Ужас наводнил все его существо, и он старался не глядеть вниз. Непрочные, шаткие строительные леса, казалось, рухнут под тяжестью страха — но он не сдавался. Он выругался, недовольный тем, что ему приходится работать в День независимости, во внеурочное время, и посмотрел вверх. Здание, казалось, готово проткнуть небо, а наверху десятки людей в комбинезонах и касках испуганно смотрели вниз.

Он тоже посмотрел вниз и увидел, как на углу, на пересечении с главным проспектом маршируют военные. Он вспомнил детство и улыбнулся. Ему тогда хотелось быть солдатом, потому что очень нравилась оливковая форма и винтовка на плече во время парадов.

— Мать твою так! — крикнул он во весь голос. — Каким же я был дураком.

От высоты у него кружилась голова, и он спрашивал себя, какого черта устроился на такую работу. Его дрожащие руки застегнули ремень безопасности. Только что он уронил молоток. Снова посмотрев вверх, он увидел, что парни что-то говорят, но не мог разобрать слов. У него создалось впечатление, что они хотят его о чем-то предупредить, но он ничего не понял и снова принялся за работу.

Через несколько минут он снова посмотрел вниз и увидел группу людей, тревожно размахивающих руками. Леса покачнулись, и он заподозрил неладное. При втором рывке его качнуло, и он чуть было не ударился о громадную балку, и тут ему все стало ясно. Похолодев от ужаса, он машинально дернул за веревку, подавая сигнал, чтобы его спустили.

— Выбирайте одно из двух, — сказал профессор. — Либо вы пишете книги для широкого читателя, либо не пишете. Если не пишете, у вас все равно остается несколько возможностей выбора. Одна из них — это созерцать собственный пупок, что, впрочем, довольно благодарно и утешительно. Да и кому, кстати говоря, не нравятся пупки? Если не хотите описывать собственный пупок, можете описать пупок вот этой девушки, правда ведь? Я другого такого красивого пупка сроду не видал. А вы?

Профессор уже успел порядком набраться. Несмотря на это, я продолжал упорно рассуждать о благородных целях литературы как искусства, способного отражать реальное и ирреальное, прекрасное и безобразное. Прошел официант с подносом, на котором стояло несколько стаканов виски, и все наши взоры обратились к нему. Меня уже подташнивало, в желудке делалось черт знает что, и все же я был готов еще выпить.

— Я согласен, что это благодарное дело, — сказал Уго, насилу держась на ногах. — Но это совсем не просто.

— Послушайте, вы — идиот, — проворчал профессор, весь раскрасневшийся и с трудом выговаривавший слова.

Самое неприятное на встречах подобного рода — это когда начинают обсуждать тему, послужившую поводом для встречи. Уго сочинял рассказы, а профессор когда-то пробавлялся стихами. Афонсу собирался написать революционную книгу, но еще даже не принимался за нее из страха перед цензурой и полицией. Пока политическое положение в стране не изменится, — обосновывал он свою позицию, — пусть до тех пор вызревают идеи.

— Мне нужно пожить. Нужно приобрести жизненный опыт. Вот тогда уже ничто меня не остановит.

Лусия писала политические памфлеты, хоть и не слишком верила в то, что ее вдохновляло. Однако ее распирало от гордости: будучи женщиной, она считала, что мужества у нее больше, чем у любого из нас, а мы действительно боялись агентов спецслужб и опасались откровенно говорить по телефону о волнующих нас вещах.

— Я против правящего режима, — говорила Лусия, — хоть и знаю, что это опасно для жизни.