Зеленые глаза Баст - [65]

Возможно, разговор так и остался бы лишь разговором, но по странному совпадению (или из-за действия негласного закона, почитавшегося древними и неверно истолкованного ныне) дело завершилось весьма исключительным образом.

В комнате леди Каверли имелся балкон, и ночью туда забралась одна из огромных диких кошек, что повсеместно встречались и мне, когда я был в том городе. Смею предположить, что зверь действительно отличался большим размером, ибо его появление произвело на женщину по-настоящему неизгладимое и губительное впечатление. Могу добавить, что, по словам моего товарища-мусульманина — а он, хотя и обладает очень широкой эрудицией, с головой погряз в представлениях своей религии, — леди Каверли явился не кто иной, как джинн, то есть злой дух, ифрит, а не кошка из плоти и крови. Но пусть каждый остается при своем мнении, удовлетворимся тем, что ночью леди Кавер-ли пробудилась от присутствия у ее постели истощенного существа с голодным взглядом. В результате женщина слегла с очень опасным в ее деликатном положении заболеванием.

И вот, думая об этом, я наконец добрался до резиденции сэра Бернема Каверли, а все мои ожидания, относящиеся к сути дела, оправдались…

(последовавшая за этим часть рассказа, посвященная чисто техническим подробностям, здесь опущена)

Мое жилище, расположенное в проулке в непосредственной близости от Баб аз-Зувайла и минаретов аль-Муайа-да, прекрасно подходило для новой цели. Ибо здесь, в самом сердце туземного Каира, в огромном доме (предназначенном, как и все восточные дома, хранить тайны) я был огражден от непрошеных гостей не хуже, чем на необитаемом острове, и в то же время пользовался всеми удобствами и благами цивилизации.

Леди Каверли так и не увидела своего первенца, а сэр Бернем, посмотрев на дитя, с легкостью смирился с потерей такой дочери. Газетное объявление о ней появилось не под радостным заголовком «Рождения», но было скромно напечатано в разделе «Смерти», а так как сэр Бернем, к счастью, находился далеко от назойливых репортеров светской хроники, горестное событие повлекло сравнительно малое количество комментариев в английской прессе: родители получили одно или два соболезнования, но в целом все прошло незамеченным.

Жажда знаний в конце концов привела меня к первому преднамеренному преступлению против общества, если мой поступок можно назвать так. В моих руках очутился живой образчик самого совершенного психогибрида, с которым мне довелось столкнуться за все долгие годы углубленных исследований. Леди Каверли не пришлось увидеть свое противоестественное дитя, а сэр Бернем со старой нянькой, приехавшей вместе с их семейством из Англии, даже не усомнились, что девочка умерла вскоре после появления на свет.

Исполненный энтузиазма, я взялся за свой последний — величайший — эксперимент.

Я доверил заботу о новорожденном гибриде женщи-не-полукровке, на которую рассчитывал как на себя, зная, что она мне обязана слишком многим. Я лично проверял каждую мелочь в нашем тайном питомнике; все вещи, необходимые для ухода за этим нежным и хрупким созданием, мне достал Кассим.

Я не стану задерживаться на первых годах ее жизни. В трех случаях мне казалось, что все пропало, ведь ее жизнь с самого начала висела на волоске. Первый кризис наступил, когда девочке исполнилось четыре месяца, второй — в четыре года, а третий (самый серьезный из всех) — в возрасте одиннадцати лет, когда она, по восточным традициям, превратилась в женщину и могла бы физически и умственно сравниться с обычной европейской девушкой лет девятнадцати или двадцати.

С каким исследовательским пылом я изучал ее развитие, отмечая периоды (совпадавшие с днями праздника в честь Баст), когда ее кошачьи черты начинали преобладать над человеческими, тогда как в остальное время ее психический фелинизм уходил на подсознательный уровень, а моя подопытная вела себя как нормальная женщина. Я успел пространно рассказать о физическом отображении, являвшемся видимым глазу подтверждением ее гибридного разума (это описание можно найти в изъятой из повествования части свидетельства). Выходя на улицу, она всегда надевала перчатки и вуаль, скрывавшую светящиеся глаза. Как я уже объяснил, в темноте она видела не хуже, чем при свете дня, а ее ловкость казалась феноменальной, так же как и способность забираться на высоту. Я не раз был свидетелем того, как она, избавившись от обуви и перчаток, залезала на вершину башни Фрайарз-Парка по оплетающему стену плющу.

К одиннадцати годам у нее, по моим наблюдениям, окончательно сформировался характер, двумя самыми выдающимися чертами которого стали: во-первых (тут сыграло роль наследие Каверли), ярко выраженная гордость собственной природой и свирепое недовольство любым посягательством на то, что она считала данными ей от рождения преимуществами; во-вторых, склонность к внезапным влюбленностям, неизменно заканчивавшимся вспышками жестокой ярости.

Тому, кто не знаком с Востоком, подобные высказывания о девочке — ведь по годам она была сущее дитя — как о зрелой женщине покажутся странными, если не противоестественными. Но в тех странах замуж могут выдать и десятилетнюю, а в четырнадцать девушка нередко является преданной своему долгу матерью.