Зеленые глаза Баст - [24]

— Ох, Изобель, я уже говорил, что эти газетчики успели меня повесить! — вскричал Каверли и разразился горестным смехом.

И, разозлив и поразив меня (а кто бы истолковал дальнейшее в его пользу?), он добавил:

— И пусть вешают! Захочу — заговорю, но не раньше!

По моим репликам, выходившим за любые рамки воспитанности, можно понять, как я устал от этого молодого глупца. Но я надеялся спровоцировать его на заявление, которое очистило бы его имя от сгущающихся над ним теней — и отогнать эти тени от девушки, стоящей рядом с ним и глядящей на меня с упреком в карих глазах.

Я тут же понял, что не смогу оставаться в доме и не поссориться с ними.

— Кажется, мне пора, — сказал я, изобразив улыбку, впрочем, довольно мрачную. — До свидания, Изобель. Вы знаете, что я всегда и во всем к вашим услугам. До свидания, Каверли. Мне действительно жаль, что все так сложилось.

Он едва дотронулся до моей протянутой руки, потом резко отвернулся и отошел к окну. Стоило мне выйти на улицу, как я сразу убедился в правоте Каверли: за ним следили.

На крыльце перед входом в дом стоял человек и разговаривал с консьержем. Когда я вышел, он мгновенно отвернулся и стал старательно закуривать сигарету. Тем не менее, я успел узнать его: это он принес Гаттону новость о задержании Мари.

По-настоящему встревоженный, я продолжил путь в редакцию «Планеты». Я многое бы отдал, лишь бы избавить Изобель от этих печалей; моя душа пылала гневом и яростью при мысли о человеке, намеренно навлекшем на нее подозрения и несчастья. Каверли, отказывавшийся обелить себя, виделся мне чуть ли не негодяем.

Я внимательнейшим образом прочитал гору газетных вырезок по делу и пришел к выводу, что мало кто сомневался в виновности Каверли. Имя Изобель склонялось на все лады; я был готов взорваться от бешенства и вскоре сгреб все вырезки со стола и швырнул их в мусорную корзину. Я как раз приминал их ногой, когда меня позвали к телефону.

Инспектор Гаттон звонил из Скотланд-Ярда, и голос его был очень серьезен.

— Не могли бы вы прийти ко мне прямо сейчас? — спросил он. — Дело приняло новый оборот, весьма неприятный.

Больше он ничего не сказал. Я бросился к ожидавшему в автомобиле Коутсу и через десять минут сидел в голом, неуютном кабинете, довольно типичном для службы столичной полиции.

Без шляпы Гаттон еще больше походил на моряка: такие короткие, жесткие, курчавые волосы и по-бульдожьи широкий лоб обычно ассоциируются с военно-морским флотом. На стуле, в нише у одного из больших окон, лежал кожаный саквояж, насквозь промокший и покрытый пятнами — очевидно, его недавно вытащили из воды. Я вошел и тут же невольно уставился на саквояж. Инспектор, заметив мой взгляд, кивнул.

— Да, только что принесли, — сказал он.

— Что это?

— Ну, — начал Гаттон, усевшись на угол стола и скрестив на груди руки, — это такая улика, что и совершенно невиновный человек тут же благодаря ей отправится на виселицу.

Он многозначительно посмотрел на меня, а я почувствовал, как быстрее забилось мое сердце.

— Мне позволено узнать подробности?

— Конечно. Я вызвал вас специально, чтобы все рассказать. Сэр Эрик Каверли отказался отвечать на вопросы — и нам, как вы знаете, пришлось установить наблюдение за ним. Иными словами, все происходит по инструкции, и даже сам комиссар полиции не смог бы ничего поделать. Итак, вчера вечером Каверли покинул свою квартиру и направился в дом мисс Мерлин. Он вышел через черный ход и пошел по узкому проулку, а не по улице. Он явно думал, что ему удалось проскользнуть незамеченным. И в руках у него было — вот это.

— О Боже! — воскликнул я. — Этот кретин будто сам засовывает голову в петлю.

— Однако, — продолжил Гаттон, — ускользнуть ему не удалось. Пока он шел по Сент-Джеймсскому парку, его не выпускал из вида детектив. Каверли замешкался у пруда — и человек, следивший за ним, конечно, затаился. Вокруг никого не оказалось, и вскоре, полагая, что находится в полной безопасности, Каверли бросил свою ношу в воду! Затем он быстро двинулся прочь; детектив следовал за ним до самых дверей мисс Мерлин. Конечно, место, куда упал саквояж, запомнили, и сегодня, когда я прибыл в Скотланд-Ярд, его уже выловили — и доставили мне для изучения.

— Что в нем находится? — спросил я, переполненный дурными предчувствиями.

Инспектор Гаттон подошел к стулу и открыл саквояж. Сначала он достал несколько кусков сырого угля.

— Это, конечно, для веса, — сказал он.

Затем, вещь за вещью, он вынул из липкого нутра потрепанную одежду — лохмотья бродяги — и пару тяжелых ботинок. В саквояже были залатанные штаны, старое, видавшее виды пальто, грязная шапка и, наконец, дырявый красный шарф!

Гаттон испытующе поглядел на меня.

— Вот теперь упрямцу придется заговорить, — сказал он. — Новых доказательств, подтверждающих его невиновность, у нас нет, но вот это — неопровержимая улика!

— Это безумие! — вскричал я. — Неужели ничего нельзя сделать, Гаттон? Неужто нельзя повернуть расследование в ином направлении, найти что-то, на что ранее не обратили внимания, — и выяснить правду? Что бы вы там ни думали, я уверен, что Каверли не преступник.

Гаттон, нахмурившись, сложил мокрые вещи обратно в саквояж и ответил: