«+5%»
После воды сразу стало чуточку полегче.
«Вот что крест животворящий делает», — подумал Аким провожая глазами уплывающий вверх красный крест.
— Эй, люди добрые, есть тут кто? — сипло хрипанул Аким, собирался же крикнуть во весь голос, но на деле только хриплый крик перешел в тихий сип. Однако кто-то его услышал: дверь отворилась, в каморку хлынул свет и кто-то большой, нагнувшись в дверях, зашел.
— Очнулся? Вот и добре. А я прикрыл тут, чтобы тебе свет не мешал. Думаю если очнешься, дык сам позовешь.
От света заслезились глаза, Аким от страха съежился. До ветру захотелось еще больше, его ослабленный организм не выдержал и Аким сделал под собой небольшую лужу. В голове раздался звук, как корова заревела, и перед глазами снова проплыли зеленые букавки, но только сверху вниз.
«- 3%»
Накатила, чутка слабость.
Аким, не шевеля головой, осмотрелся. Каморка кузнеца Прокопа, который его лупил вместе с ненавистным Митрофаном. И он сам склонился над ним — щерится довольной улыбкой.
— Да не пужайся, Аким, никто не знает, что ты тутова. Я тебя той же ночью из свинарника с Нюркой-поварихой стащил, сюда, вишь, тайно перенесли. Три дня ты в беспамятстве слеживаешься, но жару не было. Дивно, но после того как с тебя Митрофан шкуру-то снял, миновала тебя лихоманка. Все кто вот так плетей получал, помирали с Богом в первом часе. Ан ты нет.
— Барин…, — слабым голосом спросил Аким.
Прокоп перекрестился.
— Тебе лучше не ведать. Они, как тебя запороли, пошли в карты играть, и давай пить во все свои горла. Льют ее огненную, как в трубы бездонные иерихонские. А через день барин прибежал и тебя давай искать. Дескать, где этот мерзавец? Хочу на него мертвого плюнуть. А мы ему и говорим: “Нету, барин, Акимки, обидчика барыни нашей Лизаветы Борисовны, пропал. Свиньи были голодные вот, поди, и сожрали его, даже косточек не осталось”.
Аким поежился: быть съеденным свиньями не хотелось. Прокоп чуть присел и еще раз перекрестился.
— И что тут зачинилось, Господи милосердный, страсть!
Здоровенный как огромный утес мужик кузнец Прокоп еще раз перекрестился и дрожащим голосом продолжил.
— Барин загоготал по-дьявольски. И ну в дом. Вроде как умом тронулся или бесы его душу захватили. И давай оне все там с товарищами еще шибче пить, удержу не зная и бесстыдства сатанинские творить. Всех девок сенных собрали, раздели догола, и прислуживать им заставили. Срам-то какой! Весь дом ходуном ходит: визги, крики, ругань..., — сокрушался Прокоп.
Аким слушал и не верил свои ушам.
— А вот товарищ нашего барина по Петербурху, толстый такой, как его там, Иван Аполлонович. Вышел весь во двор весь в черном кожаном, прямо все вот так на нем туго все лосниться, как на сливе переспелой. Девок собрал всем им в рот шары деревянные со снурками вложил и сзади на затылке энтими тесемками завязал, как у лошадей удила. Чудно как! И прямо, как оне были голышом в телегу запряг и знай себе по двору катается, плеткой их постегивает. А потом как заорет «А ну подайте мне девицы горячего золотого дождю!»
Прокоп сокрушенно покачал головой и с чувством крайней брезгливости сплюнул.
— Я такой срамоты во всю жизнь не видывал.
— Прокопушка, ты где? Я тут щец наваристых принесла, да котлетов, дивной барской снеди маненько на сковородке, может, очнется Акимка, поест, — раздался от двери подрагивающий голос поварихи.
— Ступай сюда, как раз он вона только очнулся, воды вот попил. Очухивается. Дивно больно, как быстро одюживает, прямо как заговоренный.
Повариха вытащила из под объемного подола руку, в которой держала за рукоять небольшую сковородку с двумя котлетами и на ней небольшую глиняную кастрюльку. Поставила на стол все и, всплеснув от радости руками, подошла к Акиму и Прокопу.
— Ой, боженьки, Акимка, очнулся, молодец какой! А уж мы тут с Прокопом за тебя, ох, и тревожились, ты даже не ведаешь как. Все ноченьки напролет вот и переживали.
Даже в тусклом свете каморки стало видно, как покраснел Прокоп и пару раз смущенно кашлянул. Видать, переживали за конюха они немало.
— Ты, Аким, не бойся, я тебя не выдам. Не для того спасал, — сказал кузнец, поднялся с корточек, подошел к двери, выглянул наружу и прикрыл за Нюркой дверь на засов, — что бил, прощай, по-другому никак не вышло бы. У самого спина краше некуда, глянь.
Он развернулся, задрал рубаху на спине. Всю спину его покрывали рубцы, идущие в разных направлениях. Казалось, кожа от лопаток и до пояса вся бугрилась от шрамов, оставленных кнутом, как свежая весенняя пашня.
— Видишь, Аким, красота какая. Вот она икона барская, писаная плетью, да батогами! — сокрушенно сказал Прокоп, — хочь молись, хочь поклоны клади. Э-э-эх, доля ты наша крепостная. Так что мы с тобой друзья по несчастью.
— Ну, хватит тебе Прокопушка, — Нюрка смахнула слезу и потянула рубаху на место, — Вот Аким, давай-ка, щец похлебай, контлет поешь, пока горячие. Потом узвару сладкого, на ягодах свежих спробуй. Я слышала от стариц всяких, кои недуги врачуют, что в ягодах много силы исцеляющей. Ешь, Акимка, поправляйся. А я побегу, на кухне работы много, вечером еще принесу поесть чего.
