Зеленое золото - [30]

Анне набросила на плечи плащ, сняла с гвоздя ружье и вышла. Обогнув угол риги, она чуть не наткнулась на незнакомого человека. Оба несколько опешили и принялись молча разглядывать друг друга. Реммельгас оправился от смущенья первым, ему ведь нетрудно было сообразить, что перед ним стоит дочь сурруского лесника. Только он совсем иначе представлял себе девушку, о которой уже немало слышал. Она представлялась ему более воинственной, крупной, мужественной, более дикой с виду, не такой стройной и светловолосой.

Такое позднее появление человека, шедшего, видно, не из Мяннисалу, а с другой стороны, оттуда, где на десятки километров простирался лес, казалось Анне непонятным и поразительным.

— Здравствуйте, — сказал лесничий.

— Здравствуйте, — ответила Анне. И покатилась со смеху. Расхохоталась от всей души, сверкая белыми зубами.

Реммельгас почувствовал себя неловко и неприятно: одежда липла к телу, по спине пробегала дрожь. И ко всему этому такой странный прием. Или тут, в лесах, это считалось хорошим тоном? Такой вот, хохочущей, она казалась совсем девчонкой. В нем пробудилась досада на девушку. Подумаешь какая! Нос больно острый, да и глаза не косят ли чуточку? Может, так только казалось, но Реммельгас готов был сейчас приписать ей все недостатки. До чего же дикая, — как есть дочка старого лесного колдуна.

— Какой вы… чудной! — произнесла с трудом Анне и снова фыркнула. Но тут же овладела собой и сказала довольно вежливо: — Вы, наверно, из натуралистов?

— Почему вы так думаете?..

— Я как-то видела в кино, как один профессор за жуками охотился. Ну в точности вроде вас был: такая же шляпа — поля широкие и обвисли, такой же сачок для бабочек, такая же коробка для жуков, — вам только не хватает очков в черной оправе. И все на вас помялось, промокло, порвалось… все такое смешное… Поэтому я и рассмеялась… Извините меня.

Дрожь снова пронизала Реммельгаса. А девушка, как видно, ничего не замечает, еще высмеивает. Пусть она считает его кем угодно, натуралистом или даже медвежатником, — главное, чтоб его пустили в тепло. «Отчасти хорошо, что она меня не узнала, — подумал Реммельгас, — мой вид едва ли может внушить уважение к лесничему. Ну ладно же, — решил он не без озорства, — пусть она обращается с ним, как с незнакомым охотником за жуками! Зато и струсит же она, когда услышит, что высмеяла лесничего, непосредственного начальника своего отца. Тогда мы еще подумаем, стоит ли прощать ей неучтивость, торопиться не станем». И Реммельгас даже забыл про холод, забыл про вымокшее платье — в конце концов он был не из тех, кто не умеет оценить хорошей шутки, и, подняв как можно выше свою промокшую шляпу, он отвесил почтительный поклон.

— Совершенно верно, перед вами находится специалист по жукам и бабочкам. Я остановился у объездчика в Мяннисалу, отправился в лес немножко поохотиться, но меня застигла эта проклятая гроза и я заблудился… Осмелюсь ли попросить у вас крова и места перед весело пылающим очагом?

Анне ответила легким книксеном. «Ишь негодница, — подумал Реммельгас, — еще насмехается над наукой!»

— Прошу вас в дом!

При виде постороннего Кирр вспрыгнула на стул, низко опустила голову, оскалила зубы и, недоверчиво изучая пришельца, глухо зарычала. Ее гибкое тело прижалось к стулу, под блестящей шкуркой заходили напрягшиеся мускулы. Реммельгас не видывал подобных сторожевых тварей и отпрянул назад.

— Не бойтесь, это Кирр. Выдра, истребительница рыбы, речная разбойница. Она у нас в доме за третью собаку… Сейчас я поищу, во что вам переодеться.

Движения Анне были быстрыми и ловкими. Мигом разыскав нужные вещи, она отвела гостя в какую-то комнату и предложила переодеться. Лесничего задел повелительный тон девушки, но отпор в его положении не сулил ничего хорошего. Ворча под нос, он влез в чистое белье, пахнувшее мылом и утюгом, надел брюки и накинул на плечи пиджак. Они явно принадлежали старому Михкелю, — пальцы Реммельгаса едва выглядывали из рукавов пиджака, а брюки волочились по полу. Пришлось все это подворачивать, прежде чем вернуться на кухню.

Огонь отбрасывал на стены пляшущие тени.

— Садитесь сюда. — Анне пододвинула к плите кресло с подлокотниками и с резной спинкой. — Погрейтесь. Я пойду скотину кормить.

Сухая одежда и тепло, веявшее от плиты, уняли заодно с дрожью и досаду Реммельгаса. Следя, как на поленьях сворачиваются одно за другим белые хлопья пепла, он улыбнулся: по спокойном размышлении во всей истории обнаруживался комический, даже, если угодно, романтический момент.

Дом лесника был обставлен не совсем обычно. Положим, резные столы и стулья нашлись бы и в других домах, но задумчивая сова, пялившая глаза над дверью, уже не являлась обычным украшением. На многих лесных хуторах употребляются вместо вешалки оленьи рога, но уж никак не лосиная, шириной с лопату, зубчатая корона, которую Реммельгас приметил сразу же, как вошел в дом. В другой комнате Реммельгаса поразил орел с простертыми чуть ли не от стены до стены крыльями — большая редкость для здешних лесов. Видно, хозяин дома любил окружать себя лесными тварями, даже не будь здесь всевозможных чучел, в этом могла бы любого убедить выдра, что сидела на подстилке, положенной на стул, и недоверчиво следила за лесничим, — выдра, которую тут за ее крик окрестили именем «Кирр». Церковные обряды не превратили древних эстонцев в христиан, и едва ли такое крещение смогло превратить хищную истребительницу речной рыбы в смирную комнатную собачку. Впрочем, она не проявляла враждебных намерений: один глаз ее был закрыт, а открытый поглядывал скорее с любопытством, чем со злобой.