Так ничего и не придумав, я решил посоветоваться с мамой. Начал издалека.
— Мам, ты не знаешь, что женщины любят? — спросил я как бы невзначай.
Мама вскинула брови, посмотрела на меня, а потом сказала:
— Женщины любят, чтобы мужчины хорошо вели себя. — Подумав, добавила: — И не только в день Восьмого марта.
— А из подарков?
— Ну, женщины, очень любят цветы. Цветы, конечно, отпадали. Не явлюсь же я к Тане с букетом. Даже представить смешно. Я — и вдруг с букетом. Будто жених какой…
— А еще что? — спросил я.
— О, еще столько всякой всячины, что все невозможно и перечесть! Кому же ты хочешь сделать подарок? Мой день рождения, если ты помнишь, еще не скоро.
Говорить или не говорить? Пожалуй, лучше сказать. Хоть какой-то совет получу. Вообще советы, тем более родительские, я не очень-то люблю. Но тут случай особый. Ведь не с посторонней же тетей советоваться. Ой! Вот лопух! Как раз с посторонней-то и нужно было. Не стала бы расспрашивать. Но теперь ничего не поделаешь. Нужно говорить.
— Да у Тани день рождения, — сказал я небрежно.
— У какой Тани?
— Да тут одна. В пятой квартире живет.
— А-а, это которую вы Русалкой звали? Хорошая девочка. Вежливая такая.
Так и есть — я начинаю краснеть. И откуда мать все знает? Молчит, молчит, а самой, оказывается, все известно.
— Понимаешь, — заговорила опять мама, — я боюсь, что ничем помочь тебе не смогу. Ты сам решай. Только учти: дарить нужно то, что нравится тебе самому. Ну и, разумеется, нужно знать или предполагать вкус человека, которому делаешь подарок… На тебе деньги и учти, что дорогой подарок лучше не делать. Главное — чтобы он ей понравился.
Я взял деньги и пошел на улицу. И голове моей все смешалось. Значит, и мне должен нравиться подарок, и ей. Ну, что мне нравится, я знаю. А ей? Может, ей он и вовсе не понравится?
Во дворе было пусто. Лишь возле ворот стоял Костик, что-то строгал и на мотив уже навязшей в ушах «Неаполитанской песенки» напевал:
Дорогая моя баб…ка,
Поиграй, ты мне на скрип…ке,
А за это тебе. баб…ка,
Подарю кусочек рыб…ки…
— Чего делаешь? — мрачно спросил я.
— Кинжал. — И он снова запел: «Дорогая моя баб…ка…»
— А по шее хочешь?
— За что? — Костик и ухом не повел. — «Поиграй ты мне на скрип…ке…»
— За то, что намусорил. — Я показал на стружки. — А ну собирай быстро!
— Сам собирай, — огрызнулся Костик и, отбежав на солидное расстояние, вновь принялся стругать. — «А за это тебе, баб… ка…»
— Ну погоди мне!
— «Подарю кусочек рыб…ки…»
Черт побери, не бегать же за ним сейчас! Погрозив ему кулаком, я пошел прочь.
Я ходил по магазинам, и положение мое все усложнялось. Мне ничто не нравилось.
В кондитерском магазине я увидел, как коробку с конфетами перевязывали розовой лентой. Навертели, навертели сверху этакий пышный бант, похожий на цветок. Глядеть противно, не то что нести. Я поскорее к выходу.
Ну и мама! Запутала меня совсем. Сказала бы: «Купи ей духи «Красная Москва» или «Купи ей шарфик синено цвета». Раз, два — денежки в кассу, сверток в карман. И полный порядок! А как теперь быть?
Впрочем, мама вначале сказала точно, без дураков: цветы. Только об этом лучше не думать, не терять время попусту.
Но мне все же вспомнился скверик, что был неподалеку от нашего дома. Там только на днях распустились пионы. Белые и розовые. Я-то не знал даже, что они так называются. Просто шел я сквериком, а две девчонки остановились возле клумбы и принялись:
«Ах, пионы!», «Ой, какие красивые!», «Какое загляденье!». Мне тогда от этих слов аж тошно стало.
А может, они и верно красивые? Пожалуй, красивые. А что? Цветы даже футболистам дарят. И футболисты берут, не морщатся. Но идти с букетом?! Нет уж. Это слишком!
После долгих хождений я купил в книжном магазине двухтомник Уэллса. Я, правда, читал у этого писателя только «Человека-невидимку». Но, может, и все остальное интересно?
Я успокоился. Мне подарок нравится. И нести приятно. Это не какая-нибудь коробка с бантом.
А за это тебе, баб…ка,
Подарю кусочек рыб…ки… —
завертелись в голове бестолковые слова. И никак я их не мог прогнать.
Но, проходя но скверику, я вновь вспомнил про пионы. На ветру они чуть покачивались в мою сторону, словно кивали мне. А у меня в руках были две толстые книжки в черных переплетах. Будет ли им рада Таня? Вот цветам бы таким она обрадовалась. В этом я не сомневался.
Как-то мы прогуливались с Таней и Виталькой, и Таня подошла вдруг к небольшой клумбе Виталька мигом снял с плеча свой фотоаппарат и говорит: «Сфотографировать?» Таня улыбнулась. «Только поближе подойди, — попросила она его, — чтобы цветы крупнее получились».
Вспомнил я это, и тут обожгла меня дерзкая мысль…
Цветы у Тани будут! И их вовсе не нужно будет вручать. Их не нужно нести, пряча букет за спиной. Нужно только… не проспать.
Ночью я встал, тихонько оделся и, прихватив ножницы и тесемку, что были спрятаны у меня под подушкой, вышел на улицу.
Я никогда не ходил по городу ночью. Было немного страшновато: а вдруг кто выскочит, на меня нападет? Я трогал в кармане ножницы и представлял, как буду защищаться ими.
Потом я стал стыдить себя: город-то наш областной, многолюдный, полмиллиона жителей, а я чего-то боюсь. И вдруг возле одного угла я увидел человека. Он стоял, прислонившись к водосточной трубе, и ждал меня. Он смотрел на меня, как питон на кролика, не сводил с меня глаз и не шевелился.
