Зелёная земля - [20]

где эпоха, где страна,

чувствуют: она другая -

жизнь в присутствии слона.

Не расклейка-стирка-сборка,

а ху-до-же-ствен-ный весь… -

золотая оговорка,

залетевшая с небес

* * *

Всё зелёное ветшает и сгорает на лету -

и, Москва, ты исчезаешь на глазах,

ты растаиваешь, город, карамелькою во рту,

ты теряешься в забытых адресах.

Где ж ты, где ж ты, день минувший,

и давно ль ты миновал

или всё ещё имеешь миновать?

В шумной памяти случился неожиданный провал -

и неясно, что теперь куда девать.

Тут была кривая улочка с улыбкою в конце,

там – коварный переулок со слезой,

а чуть дальше – дом, в котором с лёгкой мыслью о творце

я взлетал под небеса на антресоль.

А теперь, на кромке памяти, на узеньком краю,

я уже не помню этого пути,

и стою как истукан, и ничего не узнаю…

время года, я забыл тебя, прости.

Нету имени у времени, и тусклое число

замирает в жёлтом парке у воды -

словно гипсовая девушка, держащая весло

непонятно для какой такой нужды.

* * *

А дело не в том, что судьба так хотела,

но в том, что – уставясь во тьму -

сам Бог прививал моё горькое тело

к сладкому – твоему.

Беспечный художник, весёлый садовник -

все руки в прозрачной крови -

садовник, взалкавший плодов бесподобных

понятно чего – любви.

Не будем спешить: нас пока ещё двое,

и рана покуда болит,

но – страшная, дикая сила привоя,

слышишь, уже бурлит,

и быть уже скоро свирепому шторму -

думает Божество.

И губы мои уже приняли форму

имени твоего.

* * *

Хорошо ли, друг любезный,

Вам стоять над этой бездной -

и разглядывать пустоты,

и испытывать тоску

от далёкого полёта

бесконечно малой птахи -

бесконечно милой птахи

к близлежащему леску?

Обольщайся ли, страшись ли,

но открыта бездна жизни -

перед нею, друг любезный,

всё ничтожно, всё смешно:

например, богатый бедный,

например, голодный сытый,

например, живой убитый,

а искусство? И оно.

Что ж за радость, что ж за грусть Вам

со своим смешным искусством

похваляться возле бездны

тем, чего Вы лишены?

Всё богатство, друг любезный, -

это Ваш отменный почерк

да с десяток тёмных строчек

неоправданной длины.

* * *

В. В. Филатову

Вот так вот: живёшь и не знаешь,

что там за ближайшим углом!

А там, скажем, озеро Нарочь:

махнёт тебе серым крылом,

поманит тебя из-под спуда

всех лет твоих – гладью слепой…

Ты, озеро Нарочь, откуда,

и что теперь делать с тобой?

Я чай заварю себе на ночь

и стану всю ночь горевать,

что не был на озере Нарочь,

что в этом-то и виноват,

раз жизнь – пусть без умысла злого -

на тридцать каком-то году

вонзила в меня это слово

как страсть, как стрелу, как звезду.

* * *

Ничем не тревожа дремучую глушь естества -

сомнением даже, не то что грозою, пожаром! -

гуляйте бесславно, мои городские слова,

по каменным неплодородным своим тротуарам.

У города хватит соблазнов и хватит утех,

чудных безделушек – увлечь, ослепить, одурачить!

На тонкой тесёмочке жёлтый качается грех,

и серую бред напоказ выставляет невзрачность.

Посмотришь-посмотришь на это – да спрячешься в плащ,

но, встретив там белое облако, выглянешь снова

и скажешь себе: сумасшедший, вот тоже ведь блажь,

какое там облако… что за нелепое слово!

* * *

Оттого, что я не с Вами,

оттого, что я с другими,

я ношу иное имя -

Вам известное едва ли,

я ношу, скитаясь где-то -

обходя дороги наши -

плащ, наброшенный иначе,

и берет, не так надетый.

Впрочем, кажется, берета

вовсе нет – и так неплохо,

но через соломку вздоха

я тяну иное лето -

где холилось, где бывалось

сутками, а то и больше,

где шепталось слово «Боже»,

перед тем как целовалось,

где шепталось слово «позже»,

перед тем как расставалось…

где ходилось, где бывалось,

где всё сразу удавалось!

Там дожди лились – и Ною

было некуда причалить…

Как давно это случалось,

как давно, как не со мною -

с тем, чьё имя Вам знакомо,

а берет и плащ… так это

было правильно надето

и носилось – по-другому.

* * *

Осенние скупые времена:

под небом нам теперь спасенья нету -

мы семена, носимые по свету,

и мы не знаем, где наша страна.

Мы с облака упали и кружим,

на никакой земле не прорастая, -

как маленькая медленная стая,

к пространствам непривычная чужим.

Ну, стая – это так… нас двое в ней,

нас двое в стае – на одно скитанье.

Но, может статься, в этом наша тайна:

летать по свету, не пускать корней,

не отвечать за сумасбродный путь,

а объясняться так: мол, бес попутал,

когда нас бросит ветерок попутный

в кафе, в кино… ещё куда-нибудь.

Приметы времени и места

меняю на прыжок с моста:

жизнь совершенная – отвесна

и, разумеется, пуста.

И, если снизу вверх полёт

не состоялся отчего-то,

что ж…

полетим наоборот -

когда судьба платком махнёт,

не цели ради, но – полёта.

* * *

Горький-горький ночью-ночью лепет-лепет -

всё забыли: были, боли… или балы,

как рождались, как – забыли – погибали,

как – забыли – жили-были, но нелепей,

что забыли: баловались, были рады,

были ели (или марципаны ели?),

были ели – в серпантине, в канители -

и осыпались к концу второй недели…

За – забыли – за… столом сидели барды

с бородами и – забыли – песни пели,

песни пели, не допели: не успели,

и колёса за – забыли – за… скрипели

и уехали в окрестные метели,

далеко за – были – полдень или полночь,

все уехали… и годы полетели

за делами, – и как всё забылось – помнишь?

1972

* * *

Ах, эта музыка опять:

«К тебе я буду прилетать» -