Зеленая тетрадь - [26]

Я подошёл к нему и спросил, можно ли сесть рядом. Он молча пожал плечами, но я понял, что этот жест выражает согласие.

Я опустился на крошечную детскую скамейку. Мне было очень неловко – и физически, и психологически. Хотелось заговорить с горбатым мальчиком, но я понятия не имел, что ему сказать или о чём спросить. На психфаке нас этому не учили. Я мысленно перебрал и отверг, наверное, уже не один десяток фраз, когда мальчик вдруг заговорил со мной сам.

– Ты приехал, чтобы кого-то усыновить? – спросил он. У него был обычный детский голос, но интонации какие-то слишком взрослые.

– Нет. Почему ты так решил?

– Ты не похож на волонтёра.

– Почему?

– Они все такие… Неугомонные. А ты другой.

– Неугомонные… Хорошее слово, – невольно усмехнулся я. – Откуда ты его знаешь?

– Из книжки.

– Ты любишь читать?

– Я ещё не умею, – спокойно сообщил он. – Но люблю, когда нам читают.

– А буквы знаешь?

– Некоторые.

Мальчик замолчал и отвернулся, я испугался, что контакт прерван. Странно в этом признаться, но он был мне интересен, хотя до этого момента я никогда в жизни не интересовался детьми.

– А я, значит, не такой неугомонный и не похож на других волонтёров? – уточнил я.

– Не похож, – подтвердил он. – Они всё время улыбаются и тормошат нас, заставляют играть, бегать, рисовать. А ты сел и сидишь.

– Ну, рисовать я тоже могу, – заверил я. – Тут есть бумага и карандаши?

Мальчик немного подумал и нехотя слез со скамейки.

– Пойдём.

Он отвёл меня к стоявшему у одной из стен столу. Тот был весь завален рассыпанными карандашами и начатыми и брошенными рисунками. Я не без труда отыскал чистый лист.

– Хочешь, я нарисую тебя?

Мой собеседник снова задумался – так серьёзно, точно принимал жизненно важное решение.

– Ладно, рисуй, – милостиво разрешил он наконец.

Склонившись над столом, я стал перебирать карандаши, искоса поглядывая на свою модель.

– Ну что же ты? Давай рисуй, – поторопил мальчик.

– Сейчас, только вспомню, как это делается. Я давно не рисовал.

Собственно, я сказал правду: вспомнить полученные в художественной школе навыки, когда не пользовался ими уже больше двадцати лет, не так-то просто. Но дело было не только в этом. В первую очередь я прикидывал, какой выбрать ракурс, чтобы на портрете не был виден горб.

Наконец я определился и начал работу. Всё время, пока я рисовал, мальчик сидел, замерев, молча и почти не дыша. А я очень старался. Было такое чувство, что от этого рисунка зависит что-то очень важное, гораздо более важное, чем самые крупные контракты и самые сложные проекты.

Закончив, я придирчиво осмотрел результат. Неплохо, но можно было бы и лучше. Сходство мне передать удалось, но при этом портрет больше походил на икону, чем на изображение ребёнка.

– Дима, дай посмотреть, – сказал мальчик.

Я протянул ему лист.

– Это я? – недоверчиво протянул он.

– Да, – подтвердил я.

– Ух ты! – на его лице впервые появилось подобие улыбки. – Я тут такой… Красивый. Можно я оставлю это себе? – Он прижал рисунок к груди.

– Конечно, для этого я и рисовал.

– Ты хорошо рисуешь, – констатировал он. Снова помолчал и добавил: – Я так никогда не смогу.

– Сможешь, – заверил я. – Этому можно научиться. Я, когда пришёл в художественную школу, вообще ничего не умел, даже правильно держать в руках карандаш. А потом научился.

– А ты научишь меня? – вдруг спросил мальчик. Большие карие глаза серьёзно глядели на меня. В них было что-то такое… Нет, не просьба и даже не мольба. Что-то иное, гораздо бόльшее, для чего я не могу подобрать слов.

– Научу, – ответил я. В тот момент я совершенно четко осознавал значимость и тяжесть подобного обещания, но поступить иначе просто не мог.

Только тут я сообразил, что до сих пор не узнал, как зовут мальчика. Я хотел спросить его имя, но пришла воспитательница и объявила время обеда. Мы с Женей, Кириллом и еще двумя волонтерами – Машей, похожей на мою студенческую любовь, и Галей – сидели за отдельным столом. Дети то и дело отвлекались на нас, из-за чего получили несколько замечаний, но тем не менее атмосфера была теплой и уютной. За едой собрались все воспитанники детдома, и я отметил, что среди них были дети и постарше тех, кого я видел в игровой, и подростки. Интересно, а к ним волонтёры приходят? Ведь ребята постарше тоже нуждаются в общении, ничуть не меньше малышей… Я хотел спросить об этом у Жени, но не стал, опасаясь затронуть болезненную тему.

Памятуя ту бурду, которой нас кормили в детском саду и лагерях, я ждал обеда с содроганием. Но еда неожиданно оказалась вкусной: борщ, гречневая каша, лёгкие, точно воздушные, паровые котлеты из индейки и вишнёвый компот. В дополнение к обеду всем раздали по мандарину, и я внутренне похвалил себя за удачную идею.

– А вы, оказывается, классно рисуете, – заметил Кирилл.

– Вы где-то учились? – спросила, повернувшись ко мне, Женя.

– Может, перейдём на «ты»? – предложил я. – А то шестилетний мальчик зовет меня Димой, а ты выкаешь. Хотя мы практически старые знакомые.

– Давай, – ответила она с улыбкой. – Так где ты научился рисовать?

– В художественной школе, – поведал я. – Потом забросил, стало не до того. Сегодня снова попробовал впервые лет, наверное, за двадцать.