Зеленая стрела удачи - [13]

— Если Жюльена пригласят к нам, здорово будет... Жюльен голова!

— Так ведь кто пригласит? Кому строить русскую промышленность? Что надо, будут покупать у иностранцев...

— Господа! Господа, я не уполномочен, — сказал Митя сдерживая радостную улыбку, — но есть предположение, что Русско-Балтийский вагонный завод в Риге собирается приступить к производству автомобилей.

— Ура! — сказал Мансуров и замахал руками, чтоб другие не начали кричать: все-таки они были не дома. Но где уж тут...

— Ура!

— Еще рано!

— Рано, поздно, но есть надежды, лед тронулся. Правление Руссо-Балта ассигнует большие суммы, — сказал Митя Бондарев.

Это было весной девятьсот пятого года в меблированных комнатах «Смоленск».

Далеко за Тверской заставой садилось желтое солнце. К ночи холодало. Из открытой форточки тянуло ледяной сыростью. Ура, кричал Кирюшка Мансуров. Ура, кричал инженер Строганов. Кричали от избытка молодой энергии и инженерного своего восторга, очень уж им хотелось, чтоб начали производить на Руси свои автомобили, чтоб дело пошло. И еще оттого кричали, что в душе-то, в самой середке, и верилось и не верилось в успех.

— Ну, наконец-то!

— Браво! Браво!

— Лед тронулся!

— Вы не представляете себе всех последствий автомобилизации! Россия станет другой страной...

Между тем, русская эскадра входила в Южно-Китайское море. Крепкий ветер поднимал тяжелую волну, черный дым из труб эскадренных броненосцев гнало в сторону, прижимало к воде. На мачтах флагманского «Князя Суворова» метались сигнальные флаги. Адмирал давал очередную взбучку.

Впереди была Цусима. Но слова этого еще никто на Руси не знал. Ни Кузяевы, ни Строгановы, ни Бондаревы... Никто. Оно еще не прозвучало во всем своем безумном ужасе. Но оно приближалось.

Цусима... Цусима... Цусима...

Старший Бондарев, тоже Дмитрий Дмитриевич, справный казак и кавалер, Георгий у него был и медаль за храбрость, полученная при форсировании Дуная, видел сына человеком военным. Да и как иначе.

В девяносто седьмом году в ночь на светлый день Дмитрия пресвятого князя Донского приснился ему вещий сон: возник перед ним чалый жеребец дивных статей, тонконогий англичанин, и на том на жеребце, наклонясь к луке, сидел бравый есаул. Алый башлык. Грудь в крестах. «Справа по три! Сабли вон!»

По соннику лошадь — ко лжи. Но то в обычные дни, а в ангельские должно иначе, здраво рассудил Бондарев и обомлел, признав в том есауле своего Митьку! И все, с кем беседовал он в то утро и позже, соглашались, что сон сей вещий есть: не иначе быть Митьке атаманцем, служить в Питере в конвое государя, те как раз в алых башлыках. И пошел, пошел!.. Только снег из-под копыт за царским возком. Хорошо бы так! Почет да и дело казацкое. Но сын определился в студенты.

Ну, кем ты будешь, выучившись-то? — кричал Бондарев-старший, расхаживая по своему куреню. — Кем, скажи, отцеотступник! Перекати поле...

— Инженером, папаня.

— Тоже дело для казака! Занятие определил. Чего гутаришь без смысла... Мань, послухай! Господи, помяни царя Давида и всю кротость его... Ласково те вопрос — зачем?

У них в станице не было еще своих инженеров. Агрономы были. Воспитанники Петровской академии. Уважали: ученые люди. Был доктор. Нужный человек. А инженер кто таков? Не казак, нет. Казак при сабле. Казак при пике... Готовьсь к атаки! Готовьсь к атаки... На́ конь!

Отец не одобрял этого пути. Но — отец: деньги на учебу посылал регулярно. И гостинцы готовил с оказией сынку в Харьков. Все у серьезных людей выспрашивал, кто такие инженеры, чем занимаются в гражданской жизни и какой им определен оклад жалованья. Начал уж сердцем отходить, как ударил первый гром. Вот оно!

Пришел казак на побывку, Митьки Ланшина сын, и рисовал, какая жизнь в городах, какие там беспорядки чинит студенты от себялюбия, как идут против царя, устоев, и приводил, как в той когорте родной станичник Бондарева Дмитрия Дмитриевича сынок! Так-то вот в городах на инженера учатся... Казак, сын казака против царя! Куда больше? Но своя кровь. Молодо-зелено. Конь вон о четырех ногах, да и тот... «Митя, Митя... В какую ж ты компанию попал» — только и сказал. И простил блудного своего сына. Развел руками: «Каково накрошишь, таково и расхлебаешь. Чего уж тут, сам виноват».

Но прощеный сын вдруг объявил о женитьбе и жену взял... хохлушку! Что хуже, выбирай? Это ж как тот басурманин, которому во сне кисель приснился да ложки не было, а с ложкой лег, — не видел киселя!

Сидели в вечеру на лавочке. Весенний ветер вышибал слезу. Грачи устраивались спать, рассаживались по деревьям. Солнце падало за Дон.

Эскадра шла к Цусиме. Но про Цусиму и слова еще сказано не было. Где она Цусима, японское место, кто знал...

Эх, Митя, Митя, женитьбу тебе отец не простил! На инженера можно поучиться год там или два и бросить, если что не так, и вернуться на землю в казацкое лоно, а жена на всю жизнь. На хохлушке женился... Казак...

4

Первый трамвай появился в Москве накануне нового, двадцатого века. Века электричества, клепаной стали, новых скоростей, новых возможностей и равного комфорта для всех. Трамвай и демократия, трамвай и воспитание нового гражданина — темы газетных выступлений. Возникали надежды, трамвай научит нас, русских, бытовой культуре. Господа, трамвай — это не телега... И на банкете, устроенном городской Думой в честь открытия первой трамвайной линии, говорилось много слов, поднималось много тостов. Событие требовало того.