Зеленая стрела удачи - [127]

Шрифт
Интервал

Шабровка — занятие кропотливое. С почти готовой детали снимают тонкие стружки металла, чтоб было полное прилегание. За раз ничего не сделаешь. Пошабрил, давай поверку. Потом опять пришабривай. Опять поверяй, иначе загубишь деталь. И так хоть до ста раз, пока не будет ажура. Тот слесарь, который сказал в людном месте при барышнях, что шабровка — работа ювелирная, был кругом прав и не хвастал.

Степа старался не спешить, шабер смачивал в скипидаре, поверочную плитку покрывал тонким слоем берлинской лазури, растертой на льняном масле, и двигал ее по отшабренному месту, чтоб на выступах оставались пятна и видно было, где еще снимать металл. Шабровка очень подходящее занятие для нетерпеливых людей. Вроде рыбной ловли. Нервы успокаивает.

Наконец, коленвал ложился на отшабренную постель, надевали шатуны, поршни с компрессионными кольцами, собирали все в картер, ставили литой блок цилиндров, на этом тонкая слесарная работа кончалась, начиналась следующая операция — «погода шепчет бери расчет».

— Ну, крути, Гаврила! — приказывал бригадир нервным голосом. — Отойдите, товарищи! Лишние, которые отойдите!

Надевали на храповик заводную ручку, и Степа Кузяев, поплевав на ладони, начинал проворачивать весь кривошипно-шатунный механизм, чтоб было движение вверх-вниз, чтоб нигде затяжки не было и срезало все заусеницы.

Охотников крутить коленвал находилось мало. Тут можно было в один момент схлопотать грыжу, да и бывали такие случаи, но Степа все-таки считал себя кулачным бойцом, силачом, это ему разминка была. «Старому быту гроб! Даешь физкультуру и спорт!»

Посмотреть, как молодой Кузяев крутит коленвалы, приходили любители тяжелой атлетики из других пролетов, останавливались в проходе, спрашивали в легком недоумении:

— Парень, а ты это того, с быком бороться не пробовал?

— С быком не пробовал. А вот одного осла я сейчас прибью, — мрачно огрызался Кулагин и замахивался чем-нибудь тяжелым. Но на него внимания не обращали.

— Смотри, Кузяев, пупок развяжется! Потекет водичка по копытечку...

— Мамку будем с деревни вызывать. Ой ли...

Денис смотрел на Степу с восторгом, и на Денискином курносом носу блестели капельки пота.

— Твой опыт, — говорил, — надо отразить в газете! Я б сам написал, но есть профессиональная этика. Вон медики ни родных, ни знакомых не режут.

— То медики...

— А перо, между прочим, острейшее оружие. — Дениска был рабкором и очень газету уважал. — Я про тебя написал бы, но ты какой-то обыкновенный, про тебя трудно писать.

В бригаде Кулагина они с Дениской были самые молодые, и отношение к ним было как к младшим. «Комсомолия вы моя ненаглядная, передовой отряд будущего», — говорил Кулагин, рукавом вытирая губы, и это было обидно, но вскоре бригадир пошел на выдвижение, уехал в Ленинград управлять крупным заводом, и решили они с Денисом создать свою молодежную бригаду. Пригласили Нюрку Точилкину, Петю Слободкина, Кольку Пугачева, сели в красном уголке, прикинули, как что.

— А, — сказала Нюрка, — и чего с вами работать, никаких прелестей не вижу. Ни танцевать никто из вас не умеет, ни за девушкой поухаживать, как полагается. Я вчера в «Пролетарской кузнице» с одним военлетом фокстрот танцевала. Это партнер. Вот в воздушный флот я б пошла!

— Нюрка, ты свои анархистские настроения оставь! — разозлился Колька Пугачев, фасонистый парень, всегда причесанный и пахнущий одеколоном. — Ты это, Нюрка, перед Денисом крутишься, как какая-нибудь старорежимная барыня перед графом в Зимнем дворце. Так комсомолке нельзя.

— Очень надо, — Нюрка дернула плечом. — Сдался мне ваш Денис. Я к нему отношусь как к товарищу. Не больше того.

— Кончайте базарить, — сказал высокий Петя Слободкин, басовитый малый в очках. — Вы с личных рельсов сойдите, давайте думать, как одной бригадой работать. Не маленькие.

И они все вместе придумали великолепный план. Решили, что Пугачев будет шабрить среднюю шейку, навертывать шпильки под блок цилиндров, и на этом для него точка. И хватит. Слободкин возьмется за разборку моторов после первого испытания, промывать их будет керосинчиком, продувать сжатым воздухом. Пусть помогает ставить коленчатый вал, здесь сила нужна. И ладно, а то очки разобьет. Интеллипуп...

Денису вменялось в обязанность одевать картер, шабрить по мелочи, ну а Нюрке Точилкиной оставались толкатели, болты, шплинты и общая чистота.

— Ну так я всегда у себя в бригаде этим и занималась, — заявила Нюрка со вздохом, она не верила в успех. — Ничего из этого не выйдет.

Ее пристыдили:

— Племянница ты Каутского!

— Не надо так, — обиделся Денис и покраснел.

Нюрка смерила его долгим женским взглядом, сморщила лобик.

— Заступничек мой...

— Все будет хорошо, — заключил Петя Слободкин, поправляя очки. — В таком подходе есть зерно. Только давайте сначала начнем скромненько.

— Само собой, — заволновалась Нюрка. — Как только бригаду нашу сформируют, так с утречка и начнем. Утро вечера мудренее, это не я сказала.

— Пушкин!

— Пушкин не Пушкин, а на нас другие равнение держать будут.

Их предложение поддержали. Выделили бригаде свое место и свой план, и стали они работать — Денис, Колька, Петя, Нюрка и Степа-бригадир.


Еще от автора Евгений Николаевич Добровольский
Черная Калитва

Война — не женская работа, но с некоторых пор старший батальонный комиссар ловил себя на том, что ни один мужчина не сможет так вести себя за телеграфным аппаратом, как эти девчонки, когда стоит рядом командир штаба, нервничает, говорит быстро, а то и словцо русское крылатое ввернет поэнергичней, которое пропустить следует, а все остальное надо передать быстро, без искажений, понимая военную терминологию, это тебе не «жду, целую, встречай!» — это война, судьба миллионов…


Испытательный пробег

В этой книге три части, объединенные исторически и композиционно. В основу положены реальные события и судьбы большой рабочей семьи Кузяевых, родоначальник которой был шофером у купцов Рябушинских, строивших АМО, а сын его стал заместителем генерального директора ЗИЛа. В жизни семьи Кузяевых отразилась история страны — индустриализация, война, восстановление, реконструкция… Сыновья и дочери шофера Кузяева — люди сложной судьбы, их биографии складываются непросто и прочно, как складывалось автомобильное дело, которому все они служили и служат по сей день.


Рекомендуем почитать
Происшествие в Боганире

Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...


Старики

Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.


Ночной разговор

В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…


Встреча

В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».


Соленая Падь. На Иртыше

«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.


Хлопоты

«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».