Министерство финансов, привлеченное поднявшимся шумом, проверило налоговые декларации Баранова за пять последних лет, обнаружило некоторые неувязки и прислало счет на восемьсот двадцать долларов, недоплаченных ранее. Новая, более тщательная ревизия документов на получение американского гражданства, поданных Барановыми, выявила, что миссис Баранова солгала, указывая свой возраст.
На радио-шоу под названием «Что бы мы сделали с «Зеленой ню?» аудитория встречала свистом каждое упоминание фамилии Баранова, а на следующий день начальник почтового отделения маленького массачусетского городка объявил, что фреска со сборщиками клюквы и рыбаками, которую Баранов нарисовал в почтовом отделении по заказу УОР[6], будет закрашена.
Поднятая волна праведного гнева не обошла стороной и Аллу Баранову. Из-под ее руководства последовательно вывели отделы политики, медицины для женщин, книг, моды, наконец, заботы о подрастающем поколении, после чего разрешили подать заявление об уходе.
Баранов все это время пребывал, словно в густом тумане, более всего страшась долгих риторических порок, которым подвергала его жена с полуночи до восьми утра. Иногда, закрывая лицо воротником пальто, он шел в галерею, где до сих пор висела картина, и долго смотрел на нее с печальным недоумением во взгляде. А когда директор галереи отвел его в сторону и не без сочувствия сообщил о том, что в силу сложившихся обстоятельств власти решили расформировать выставку и не посылать подготовленную коллекцию в Европу, Баранов заплакал.
В тот же вечер, в одиночестве, сгорбившись, он сидел на деревянном стуле посреди холодной мастерской. Шторы задернул, потому что у соседских мальчишек вошло в привычку бросаться камнями по движущимся в окнах теням. В руке Баранов держал маленький атлас мира, раскрытый на карте Карибского моря и Центральной Америки, но не смотрел на него.
Дверь открылась, вошел Суварнин. Молча сел на другой стул.
Наконец, Баранов заговорил, не глядя на давнего друга.
— Сегодня я заходил в галерею, — голос дрожал. — Долго смотрел на картину. Может, это плод моего воображения, но вроде бы я заметил нечто странное.
— Что именно?
— Внезапно картина мне кого-то напомнила. Я думал и думал, кто бы это мог быть. И только теперь понял. Суварнин, — он повернулся к критику. — Суварнин, у тебя не сложилось ощущения, что женщина на картине где-то похожа на мою жену, Аллу?
Суварнин какое-то время молчал. Задумчиво закрыл ослепленные кино глаза, потер нос.
— Нет, — твердо ответил он. — Ни в малейшей степени.
Варанов чуть улыбнулся.
— Ты меня успокоил. Для нее это был бы ужасный удар, — он уставился на маленькие красные и синие страны, омываемые теплыми водами, греющимися под ярким солнцем.
— Суварнин, ты бывал на Карибах?
— Нет.
— Интересно, — Баранов не отрывался от карты, — какие фрукты человек может рисовать в Коста-Рике?
Суварнин вздохнул, поднялся.
— Пойду собирать вещи, — и скрылся за дверью, оставив Баранова в холодной студии. Художник по-прежнему разглядывал яркую карту.
