— В молодости Сергей Баранов, уже тогда любивший рисовать натюрморты с красными яблоками, зелеными грушами и ярко-оранжевыми апельсинами, добровольцем ушел в Красную армию и в жарких боях под Киевом внес свою лепту в общую победу над белыми. Крепкого сложения, добродушный, мечтательный юноша, он никому ни в чем не мог отказать и, поскольку все его друзья ушли в Революцию, составил им компанию, служил верно и весело, ел солдатский черный хлеб, спал на солдатской соломе, нажимал на спусковой крючок древней винтовки, получив соответствующий приказ, храбро наступал, когда все наступали, и бежал изо всех сил, когда чувствовал, что от быстроты ног зависит его жизнь. После победы Революции он демобилизовался из армии, со скромной наградой за сражение, в котором не участвовал, поселился в Москве и вновь принялся рисовать красные яблоки, зеленые груши и ярко-оранжевые апельсины. Все его друзья по-прежнему верили в необходимость и полезность Революции, и Сергей, который прекрасно бы обошелся и без нее, во всем с ними соглашался. По правде говоря, в жизни Баранова интересовали только яркие цвета фруктов и овощей, которые возникали на его полотнах, и когда в мастерской или в кафе, где он часто бывал, вспыхивали дискуссии о Ленине, Троцком и новой экономической политике, он добродушно смеялся и отмахивался от спорщиков: «Да кто тут что может знать? Это для философов». Будучи героем революции и действительно талантливым художником, он пользовался благорасположением властей. Для работы ему выделили прекрасную студию с застекленной крышей и отоваривали продуктами по категории рабочих тяжелого физического труда. Его картины принимали крайне доброжелательно, потому что дары садов выглядели на них столь соблазнительно, что рука так и тянулась к ним. Продавались они без малейшей задержки, чтобы украсить дома и кабинеты достаточно важных чиновников нового режима и оживить собой мрачные и блеклые стены.
В 1923 году, когда он встретил и покорил аппетитную юную красавицу из Советской Армении, в его творчестве начался новый этап. От фруктов он перешел к обнаженной натуре. Техника его нисколько не изменилась, несмотря на кардинальную смену объекта, а потому популярность Баранова выросла многократно. Рука по-прежнему так и тянулась к его полотнам, на которых в оптимальных пропорциях сочетались прелести фруктового сада и гарема, и вскоре еще более высокие чины прилагали немалые усилия, чтобы прикупить его ню, розовеньких, пышущих здоровьем и радующих глаз округлостями.
Несомненно, он до сего дня продолжал бы в том же духе, радостно выдавая на-гора картины с пышнотелыми, голенькими или чуть прикрытыми, сдобными девушками, чередуя их с огромными виноградными гроздями и бананами, шагал бы от успеха к успеху, от награды к награде, если б однажды, на литературном вечере, не встретил женщину, которая вскорости стала его женой.
Алла Босарт принадлежала к числу тех остролицых и чрезвычайно энергичных женщин, которых освобождение от кухни и детской вытолкнуло в суровый мужской р. Костлявая, неуемная, умная, языкастая, терзаемая несварением желудка и глубоко презирающая мужчин, в Америке она без труда влилась бы в стройные ряды тех женщин, которые хозяйничали в магазинах или писали репортажи с войны для периодических изданий Люса[1]. Как говорил один из ее друзей, пытаясь максимально точно указать различие между Аллой и ее более женственными современницами: «Алле нет нужды подкрашиваться перед тем, как выйти из дома. Она обходится хонингованием».
В Москве, когда Сергей встретил ее, она работала в системе Наркомпроса. Руководила двадцатью тремя детскими садами. Под ее началом трудилось более пятисот мужчин и женщин, и она уже сумела оставить свой след в душах подрастающего поколения молодого государства. Находящихся на ее попечении чистеньких и ухоженных детей ставили в пример на всех совещаниях, и только в 1938 году рутинный статистический анализ нервных заболеваний показал, что выпускники детсадов товарища Босарт по числу нервных срывов превосходят любую прочую группу населения как минимум в соотношении три к одному.
А в незаконченном исследовании, проведенным одним полковником в период затишья на Южном фронте в 1944 году, отмечалось, что деятельность Аллы Босарт по воспитанию молодого поколения нанесла Красной Армии больший урон, чем целая бронетанковая дивизия Девятой немецкой армии. Однако, начальство полковника отнеслось к промежуточным выводам исследования с определенной долей сомнения из-за справки ОГПУ, в которой указывалось, что этот полковник с третьего по седьмое августа 1922 года пребывал в любовниках товарища Босарт, а восьмого подал в штаб рапорт с просьбой о скорейшем переводе в Архангельск.
Вот эта дама, сопровождаемая высокопарным поэтом и стареющим летчиком-испытателем, едва перешагнув порог, положила глаз на крепыша Баранова и приняла окончательное решение, в корне переменившее жизнь художника. Поблескивая темно-серыми глазами, она пересекла комнату, представилась, напрочь игнорируя красавицу из Советской Армении, которая сопровождала Баранова, и инициировала процесс, который при месяца спустя привел к свадьбе. Никто из ее многочисленных друзей так и смог понять, что привлекло ее к Баранову. Возможно, в добродушной манере поведения и цветущем здоровье она сразу разглядела отменное пищеварение и крепкую, не подточенную комплексами нервную систему, атрибуты, столь необходимые мужу деловой женщины, которая ежевечерне возвращается домой в ворохе тысяч дневных проблем. Какими ни были причины, Алла не оставила Сергею выхода. После душераздирающей сцены с его любимой представительницей Советской Армении, он нарисовал последнюю розовую, сдобную ню и помог бедной девушке перевезти ее скромные пожитки в комнату, которую сумела найти для нее Алла, в трущобном районе в сорока пяти минутах езды от центра города. И тут же Алла переехала к Сергею, вместе с новой кроватью с пружинным матрасом, тремя чемоданами с брошюрами и отчетами и большой настольной лампой.
