Зекамерон XX века - [25]

— Здесь! Вот вам углы — начинайте! — крикнул он бодрым унтер-офицерским голосом. — И не полметровую — это меня не удовлетворит (любимое словечко врача)! Глубина полтора метра, не меньше! Завтра столбы и будку поставим. Замечу, кто будет филонить — тут же выпишу к Лебедеву.

Мы сидели в санчасти. Хабитов перебирал кучу бумаг, я слышал, как он тихо ругался по-татарски.

— Акты об избиении, — говорил он будто самому себе. — И здесь уже успел! Когда же до этого скота доберусь? Давно его самого прибить надо… Эх, кабы золото… Что там случилось?

Последний вопрос относился к событиям по ту сторону палатки. Оттуда доносились возгласы, топот ног по линейке, кто-то рядом выругался.

Мы вышли и увидели, что все бежали по направлению к новой уборной. Плотное кольцо любопытных окружило яму. Они переговаривались с кем-то, кто, очевидно, стоял в ней. «Дорогу!» — мы растолкали зевак и вошли в круг.

Как полагалось, люди содрали с поверхности будущей ямы — полтора на три метра — мох, потом начали с помощью ломов и кайл углубляться в грунт. Но яма осталась мелкой — не дошла и до полуметра. В ее середине стоял съемщик Женя и скребком набирал грунт из ямы в лоток. Потом он вылез, и зеваки торжественно отступили, освобождая дорогу.

— Пошли, начальник, — сказал он Чумакову и кивнул нам с Хабитовым, — пошли попробуем снова: такого чуда я еще не видал!

Он направился к кухне и бесцеремонно сунул лоток в большую бочку с водой, приготовленной для ужина. Появился повар Борис, начал было ругаться, но Чумаков остановил:

— Сейчас увидишь, что такое настоящее золото! Граммов триста с лотка…

— Тащи весы из санчасти! — крикнул Хабитов фельдшеру. Чумаков перебил его:

— Отставить! Взвесим в хлеборезке, твои стограммовые, не потянут!

Плоский деревянный лоток ритмично подрагивал в цепких руках Жени. Короткими движениями он перекатывал крупные камешки на край, потом сбрасывал их, держа лоток чуть выше уровня воды, вновь набирал воду — жижи на дне оставалось все меньше. И каждый раз, когда Женя сбрасывал в бочку часть содержимого, слышался тихий стон Бориса.

Туда-сюда, туда-сюда, сброс… — так несколько раз. Отлетали последние камешки. Вдруг Женя погрузил лоток в соседнюю бочку, где вода еще не помутнела. Провел еще взад-вперед, почти ничего не выбрасывая, потом вдруг погрузил совсем, ловко слил воду и победоносно поднял лоток, показывая его содержимое. Все ахнули: середина дна была покрыта слоем желтого, похожего на крупный песок металла. Кое-где еще темнели черные песчинки.

«Вот это да!» — больше никто ничего не мог произнести, зрелище было слишком неправдоподобным: с одного лотка получилось много больше, чем за двенадцатичасовой рабочий день с тачками, окриками и головокружением от непосильного труда. Молчание нарушил Борис, принеся весы из хлеборезки:

— Сколько тут?

— Высушить бы, — предложил кто-то, но Женя уже выгребал содержимое своего лотка в алюминиевую литровую тарелку.

— Больше полкило, — торжественно объявил Борис. — Ну, скинем на воду…

— Пошли к нам, — сказал Чумаков.

Мы вошли в палатку охраны. Через пять минут в ней появился Леша. Маркшейдер спал, проснулся от общего шума и примчался посмотреть на чудо своими глазами. Тут же предложил:

— Поставим охрану у ямы, а то растащат. Эх, жаль, нельзя без начальника лагерь переносить!.. Они, оказывается, первый лоток набирали из-под моха, вытряхивали прямо с корней… Погоди, — обратился он ко мне, — вот план, нанеси сразу: восемь от угла, у самого забора…

Золото до корней — про это я когда-то очень давно прочитал у Джека Лондона, тогда не понял, о чем шла речь. У них, на Аляске, были металлические лотки, назывались сковородками. Старатели носили куртки из меха, а летом вельветовые брюки, закатанные над высокими шнурованными ботинками, и на боку револьверы в открытой кобуре — люди крепкие, сытые. Правда, им тоже приходилось терпеть нужду, а иногда и ужасный голод, но они были свободны и работали на себя…

Эх, за такое-то золото хотя бы получше людей накормили! У Бориса на кухне остались один гаолян да соленая камбала, жир и сахар кончились.

Когда я возвращался в санчасть, у вахты увидел высокого плотного военного, который разговаривал с Чумаковым, стоящим перед ним навытяжку. Военный был в кителе, галифе и блестящих офицерских сапогах. Под кителем оттопыривалась кобура с пистолетом. Непокрытая голова с красным лицом и длинными темными волосами сидела почти без шеи на очень широких плечах.

Это был новый начальник лагеря. Зельдина Никишов снял за невыполнение плана и отправил на стеклозавод. Новый ходил по лагерю, выслушивал отчеты и распоряжался:

— Лагерь перенесем на ту сторону речки, где склад. Прибор здесь поставим, вода рядом, отвал — туда. Если нашли металл, голода не будет. За триста с лотка Никишов вам трактир откроет! А пока выдать всем по килограмму хлеба, открыть бочку камбалы. Но чтобы никто не надулся водой. Все надо перенести до возвращения дневной смены. Ночная перетащит колодку и насос, начнет промывку, дневные потом все доделают. Приступайте!

— А как с больными? — спросил Хабитов.

— Кто хочет получить хлеб, пускай помогает, санчасть все равно им перетаскивать! Остальным хлеба не прибавлять.