Зекамерон XX века - [2]

— Ну, подлюга, ты у меня попляшешь! — орет староста и, подняв дубинку, дает знак к наступлению. На лежащего сыплются удары.

«Дрын ходил по нем», — говорят в таких случаях колымские барды. Бьют, отталкивая друг друга, ругаясь истошно и безобразно. Потом вопль — кто-то в пылу боя ударил нарядчика по плечу. Одна дубинка разлетается на куски. Жертву стягивают с нар, бросают на пол, топчут каблуками, тычут концом дрына в пах, в лицо… Избиение идет теперь тихо, сосредоточенно, слышны только удары и треск ломающихся ребер.

— Зря вы там стараетесь, — раздается вдруг голос дневального Федорова, вернувшегося из столовой.

Он ставит на сколоченный из ящиков стол котелок с чаем, а на клочок газеты кладет ломоть хлеба и две большие селедки. Истязатели оторвались от своей жертвы и повернулись к Федорову.

— Он еще ночью отдал концы, только лепилу[1] позвали в общежитие к вольному, не успел подать список для морга. Напрасно мучали покойника, хлопцы…

Нарядчик вертит в руке свой незаменимый инструмент — алюминиевую трость с набалдашником, которая бьет не хуже дубины, и смотрит с недоумением на Федорова, старого рецидивиста, опору лагерной дисциплины и многолетнего, заслуженного дневального, потом на труп, который лежит на песке с раскинутыми руками и разбитой головой на неестественно вытянутой и повернутой набок шее, и наконец на своих помощников, которые стараются, подражая предводителю, держать по возможности изящно свои увесистые дубины. Вдруг староста разражается зычным, раскатистым смехом. Вслед за ним хохочут и остальные. Нарядчик хлопает себя тростью по сапогам и от смеха краснеет как рак. Они смеются до упаду, с надрывом, смеется теперь и Федоров, положив руки на тощий живот, смеется, издавая странные булькающие звуки, однорукий китаец, его помощник. Слыханное ли дело: Сухомлинов, многоопытный нарядчик, о котором знает любой колымчанин, хотел заставить мертвеца идти на развод! Над этим завтра будет смеяться вся Тенька. Первый же этап разнесет эту весть по всей Колыме, и через месяц о ней будут рассказывать под общий хохот на Чукотке, на Яне. Смех и грех — первый раз избиение никому не причинило боли, пострадал лишь нарядчик от своих же…

Колымский юмор — палка о двух концах! Но и я теперь смеюсь — имею на это право. Ведь я все же остался жив!

Книга 1. Под красным крестом (Год без тачки)

Старые полигоны в тайге

1

После страшного сезона на золотых приисках Теньки я провел беззаботную зиму в магаданском лагере инвалидов, а весной нас собрали на этап. Это было в день Победы, 9 мая 1948 года — меня вызвали прямо с ночной смены на заводе. В пустом пересыльном бараке началась обычная церемония — обыск, уточнение личности («фамилия, имя, отчество, статья, срок»). Если заключенный не мог свои данные произнести молниеносно, не переводя дыхания, то его подробнейшим образом проверяли — не подставное ли он лицо. Развалившиеся в креслах оперуполномоченный и начальник спецчасти внимательно разглядывали подозрительного делинквента[2], обменивались многозначительными взглядами и тянулись к пачке «Беломора», которая лежала перед ними на столе.

— Еще раз, — говорит начальник спецчасти, смуглый красавец с французскими усиками. — Ты что, не завтракал?

— Нет, гражданин начальник, работал ночью, в дизельном…

— Давай скорее, еще тринадцать человек, — вмешивается, жуя папиросу, опер — грузный лейтенант в новой шинели из английского сукна.

— Долго буду тебя просить, бандерская морда?! — заорал вдруг «спецчасть». — Язык потерял? Подожди, там в тайге тебя живо говорить научат! Ну?!

Маленький человек в замасленной синей спецовке, явно волнуясь, морщит низкий лоб под стрижеными темными волосами и никак не может сообразить, что именно надо ответить. Наконец он выпалил, громче, чем нужно: «Самуляк!» — и осекся, отчаянно озираясь вокруг.

— Знаем мы, что ты, падаль, симулянт! — отозвался высокий человек, в элегантной позе стоявший за креслами офицеров. Это был нарядчик, всесильная фигура в зоне, он поддерживал порядок среди зеков: кому где работать, кого убрать с придурков, иногда и кого этапировать. Будучи, однако, сам зеком, этот столп лагерной администрации не был неуязвим. Месяц назад этапировали в тайгу его предшественника, который, хотя и отлично справлялся со своей нелегкой работой, слишком много уделял внимания смазливым «мальчикам». Его пришлось извлекать из-под кучи опилок в столярке, где он надеялся переждать отправку этапа; выдал нарядчика его же любимец.

Пока эти трое вытягивали нужные данные из несчастного Самуляка, который после нескольких тумаков кое-как обрел дар речи, вошел рябой надзиратель и попросил ключ от сейфа.

— А в чем дело? — пробормотал «спецчасть».

— Дубов сидит с ножом на нарах, — объяснил рябой, получив ключ.

Он сходил в контору за вахтой, достал из сейфа наган и, вернув ключ начальнику спецчасти, направился в третий барак.

В большом помещении, заставленном двухэтажными нарами-вагонками, возле печки стояли несколько зеков в бушлатах, с узелками в руках и трое надзирателей. В самом темном углу, на верху вагонки сидел на корточках худой субъект в новом «штатском» пиджаке. В руке его блестело узкое лезвие самодельного ножа.