Зефироты (Фантастическая литература. Исследования и материалы. Том V) - [8]
Вплоть до 1890-х гг. упоминания о зефиротах как «выдуманных существах» еще встречались в различных энциклопедических словарях и толкователях иностранных слов; затем зефироты перестали существовать для широкой публики. Лишь в 1963 г. В. Б. Шкловский напомнил о них относительно массовому читателю в биографии Толстого, вышедшей в популярной серии «ЖЗЛ». В 1969 В. И. Безъязычный опубликовал в «Огоньке» забавную заметку, где сравнил толки о зефиротах с «не столь давними разговорами о пресловутом “снежном человеке”»[21].
Намереваясь уязвить доморощенных энтузиастов криптозоологии, В. И. Безъязычный невольно привел удачное, хотя с функциональной точки зрения и небесспорное сравнение. «Снежного человека» и «зефиротов» Одоевского роднят общие черты чудовищности. Монструозность зефиротов подана в мистификации в духе классической древности. «В Риме, — замечает М. Бигон, — monstrum (этимологически связанный с топеге, предупреждать) считался предвестником зла, сбоем в работе природы, что могло указывать на какие-либо нарушения в отношениях города с богами»; в особенности это касалось случаев врожденных дефектов. У Аристотеля, напоминает она, «биологическое определение terns (урода), греческого эквивалента monstrum, заключалось в том, что это “потомок, который не похож на своих родителей”»; монстр — злая деформированная пародия на родителей и предков[22]. Не стоит даже упоминать, что подобное отношение к «уродам» как провозвестникам беды является общим местом многих народных культур. Именно эту прогностическую функцию несет в рассказе первая часть, посвященная описанию ребенка-калеки: его рождение предвещает появление зефиротов, которое в свою очередь есть знак божественного гнева.
В этом смысле Одоевскому удалось добиться искомого эффекта. Вспомним высказывание плачущего мужика из анонимного фельетона в «Библиотеке для чтения»: «Чудные люди с крыльями, батюшка, народились на земле, переставление света скоро шествует!»; на лицах слушателей, отмечает автор, отражаются ужас и удивление. Таково же и восприятие старушки-компаньонки Натальи Петровны, услышавшей о зефиротах от Л. Н. Толстого:
— Ай, ай, ай, батюшки! — качая головой, говорила старушка, — не к добру это!
— А что же это значит? — спросил Лев Николаевич с любопытством.
— Да не то к войне, а то и к голоду. Ведь птиц-то и во сне видеть нехорошо, к потере, — глубокомысленно говорила Наталья Петровна[23].
Но эффект ужаса побочен: мысль Одоевского сосредоточена на давно занимавших его вопросах эволюции, вырождения, трансформации. Еще в его утопии «4338 год: Петербургские письма», частично опубликованной в 1835–1840 гг., говорится об исчезновении или измельчании многих современных животных (лошади, например, редуцировались до размера комнатных собачек). Весной 1861 г. эволюционные размышления были тем более актуальны: со дня опубликования «Происхождения видов» Ч. Дарвина не прошло и полутора лет. Происхождение зефиротов двойственно: в рассказе мы находим и описание их самостоятельного размножения, и — в лице безногого и крылатого ребенка, то есть будущего зефирота — намек на рождение их от обычных людей. Иными словами, зефироты представлены и как продукт эволюции, параллельной человеческой, и как результат мутации человеческого рода — мутации, возможно, целенаправленной, а именно божественной или дьявольской[24]. Здесь и в других местах рассказа Одоевский избегает развязывания мотивных узлов, предпочитая ответам вопросы и однозначности — амбивалентность. Но как бы то ни было, Одоевский, похоже, одним из первых в мировой фантастике затронул тему явления нового биологического вида, грозящего человечеству порабощением[25].
Обращаясь к конструированию своих химер, Одоевский естественным образом вновь прибегает к арсеналу классической античности. Его источник — так называемые «чудеса Индии», «плиниевы народы»: монструозные расы, обитавшие у дальних пределов известного мира и описанные в «Индиках» Ктесия Книдского и Мегасфена, дошедших до нас в пересказах, в «Географии» Страбона, «Естественной истории» Плиния Старшего, у Солино и других авторов. Среди этих воображаемых чудовищ внимание Одоевского привлекли астомы (букв. «безротые»). Вот как, со ссылкой на Мегасфена, описывает их Плиний:
У крайних границ Индии на востоке около истока Ганга обитает племя астомов, не имеющих рта, мохнатых по всему телу, покрывающих себя пухом листьев и питающихся только испарением и запахом, который они втягивают в себя носом. У них нет никакой пищи и никакого питья, только разнообразные запахи кореньев и цветов и диких яблок, которые они носят с собой во время долгого пути, чтобы не терять обоняние.
От немного более тяжелого запаха они легко лишаются дыхания[26].
«Монструозные расы <…> как и все чудовища, отражают культурные признаки “инаковости”, — пишет по этому поводу А. Райт. — Поскольку воплощенные ими трансгрессии буквально отражены их телами, они являются ярким и прямым примером исторического функционирования человекочудовищ как олицетворения нарушений социального, морального или онтологического порядка вещей»
