Здравствуйте, Эмиль Золя! - [63]

Он не расстается с этой красивой хромоножкой, «уродство которой очаровательно» и о которой он хочет с любовью рассказать в «Простой жизни Жервезы Маккар». Это одно из первых названий, пришедших ему на ум, является весьма знаменательным. Столь же знаменательно и имя — Жервеза Леду, которое придумал Золя, уделявший такое большое внимание именам своих персонажей. Жервеза воплощает для него всю человеческую нежность. Он не подозревает еще того, что ее образ ускользнет от него и обретет иной облик, иные душевные качества.

Писатель заходит к торговцу вином в Шато Руж. Посетители молча стоят у стойки. Какой-то весельчак, перетянутый ярко-красным поясом, заказывает «чего-нибудь покрепче». Ему наливает хозяин, толстяк с пухлыми руками, с крошечным лбом идиота, окаймленным черными волосами, прилипшими к жирной коже. Клиент смотрит внимательно на стопку, затем с невозмутимым видом подходит к двери, распахивает ее, возвращается к стойке и, взяв свой маленький стаканчик, наполненный сивухой, ударом башмака выбрасывает его на тротуар, где он разбивается вдребезги:

— Возвращайся, когда подрастешь!

«Это особый мир», — размышляет романист. Он вспоминает эпизод с пьяницей, осенявшим себя крестом, из романа «Возвышенное» Дени Пуло, на которого постоянно ссылался. Он снова видит перед собой этого склонившегося над столом забулдыгу с глазами навыкате, который крестился на собственный манер. «Он приложил два пальца ко лбу, потом к правому, к левому плечу и наконец к пупку, бормоча при этом: „Монпарнас, Менильмонт, Куртиль, Баньоле“, — и трижды ткнул себя под ложечку в честь Жареного кролика»[73]. Он столь отчетливо запомнился ему, что впоследствии Золя изобразит его в своем романе, не подозревая, что теперь этот характерный жест устарел. Вводя этот жест, он не допускает грубой ошибки, поскольку и сегодня он воспринимается как образная достоверная деталь.

Он побывал на плотомойне. Рослая брюнетка поправила мокрой рукой упавшие на лоб волосы и закричала:

— Глянь-ка, Сова, вон сатир стоит!

Он возвращается пешком по Внешним бульварам. Ему попадаются навстречу девушки с высокими прическами, которые, согнувшись, несут тяжелые ивовые корзины, цветочницы, ученики слесарей в голубых рубахах, каменщики — в белых, маляры в блузах. Вот импровизированная литография, в духе Стейнлена и Домье, превосходный первоначальный набросок:

«Народ на Внешних бульварах. Много женщин с непокрытой головой, кое-кто в чепцах, у многих на волосах сетки; кофты, передники, прямые юбки из мягкой ткани. Туда-сюда, здесь и там снуют шмыгающие носом ребятишки; некоторые — опрятно одетые, но в большинстве своем — грязные. Игры, прыгалки и т. д. Группы женщин, сидящих с детьми на руках. Возвращающиеся домой работницы, опрятные, почти кокетливые; корзины, свертки, вязальные крючки. Рабочие в блузах, рубахах, в пальто. Одни несут инструменты, другие идут с пустыми руками, некоторые несут детей. Женщины отправляются покупать продукты для обеда. Экипажи, фургоны и ломовые дроги возвращаются порожними. Омнибусы и фиакры появятся позднее».

Его восхищает арго. Он составляет словарь отдельных слов и выражений.

Tournée de vitriol: tournée d’eau-de-vie — Угостить купоросом: угостить водкой.

Canon: verre de vin — Пушка: стаканчик вина.

Faire sa sophie — Строить рожи, ломаться.

Les raccrocheuses, les ambulantes — Прилипалы, кочевницы.

S’endormir sur le rôti — Быть беспечным, упустить предоставившуюся возможность.

Défiler la parade! — Сыграть в ящик, протянуть ноги.

Gouape, goule etc. — Шпана, стерва и т. д.

«Существуют словари этого языка, образованные люди изучают его и наслаждаются его яркой образностью, вольностью, неожиданностью и силой выражений. Этот язык — лакомство для дотошных грамматиков».

Арго, который обожал Гюго, — лирический и необычный, язык статысячеустого Гомера. Арго Бальзака — употребляемый в меру, редкостный, точный. Арго Золя останется книжным, искусственным. Он от случая к случаю использует подлинный говор жителей застав и предместий, потому что у него нет времени, чтобы изучить его. Вот почему персонажи «Западни» говорят на арго, который устарел по крайней мере на тридцать лет. Даже название романа удивило знатоков. В кабаке в квартале Барбес говорили не «западня», а «бистро». Это слово теперь узаконено Академией.

Золя запомнил одно происшествие — смерть Эвлали Бижар. Оно легло в основу эпизода с «маленькой матерью», девочкой, которую избивает пьяница и которая умирает с мелодраматическим смирением. Этот эпизод (читать который почти невозможно, настолько он напоминает «Двух сирот») взят из действительности. Он думает о второстепенных персонажах, в частности о Гуже, добром рабочем, который не перестает любить Жервезу даже тогда, когда она погрязла в пороке. Золя думает об этом рыжем человеке со стальными мускулами и не отдает себе отчета в том, что в данном случае оказывается во власти сентиментализма в духе Жорж Санд. Изображая ужас, который внушает Жервезе гробовщик Базуж, «мрачный фантастический персонаж», писатель не замечает, что это действующее лицо из «Отверженных».

Однако главные герои романа глубоко жизненны. Среди них — Жервеза, самое великое творение Золя, единственный образ с необычайно тонкой психологией. Жервеза вдохновила Золя на создание самого прекрасного, самого трепетного, самого сложного из его образов: женщины из народа. Жервеза — это не обобщенный образ женщины из народа. В женщинах из народа слишком много добродетелей, чтобы можно было отождествить их всех с храброй, но слабой Жервезой. Этот образ становится особенно значительным благодаря своей сложности. Женщины из народа встречались порой в литературе и до Жервезы. В отличие от них образ Жервезы достоверен. Он свидетельствует о новаторстве автора в изображении персонажей, подобно тому как «Жерминаль» будет означать его новаторство в жанре романа. В обоих случаях писателя вдохновляет народ. Золя хорошо понимает, что сила «Западни» заключается в оригинальности сюжета, в образе Жервезы. Рабочий класс, подверженный моральному и физическому вырождению вследствие навязанных ему условий жизни, воплощен в этой трудолюбивой Бовари предместий. «Западня» — эпопея о слабоволии, о слабоволии честного Купо, который не может устоять перед соблазном рюмки, о слабоволии Жервезы, падкой на мужские ласки (единственное удовольствие обездоленных), о врожденном слабоволии Лантье. По мнению Золя, причина этого слабоволия коренится в общественном строе. Но он заявит об этом во весь голос лишь позднее, в «Жерминале». Отсюда и недоразумения при истолковании смысла «Западни». Золя думает уже о том, чтобы в противовес этому роману о Неимущих создать новый роман — об Имущих. Однако название его, «Накипь», как противопоставление первому, придет ему в голову еще не скоро. Назвав так свой роман, Золя явно переоценил возможности читателей, полагая, что они будут сопоставлять оба названия.