Здравствуйте, Эмиль Золя! - [41]
Годы становления прошли, отцвела вторая молодость. Эмиль Золя обрел собственное лицо. Он стал взрослым. Теперь он уже трудится над собственным монументом.
Часть третья
ЕСТЕСТВЕННАЯ И СОЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ «ТОЩЕГО» РОМАНИСТА
Я признаю в искусстве лишь действительность и индивидуальность, а поэтому не люблю ни египтян, ни греков, ни аскетических художников.
Глава первая
14 декабря 1868 года Гонкуры записали в свой дневник:
«Сегодня за завтраком мы видели нашего поклонника и ученика — Золя, существо нераспознаваемое, глубокое, противоречивое, существо, страдающее, тревожное, беспокойное, двойственное. Он говорит о трудностях своей жизни, о том, что ему хотелось бы, что ему необходимо найти издателя, который купил бы его на шесть лет за 30 000 франков… Он хотел бы создавать крупные вещи и не сочинять больше этих статей, „подлых, гнусных статей, — говорит он, возмущаясь самим собой, — таких, какие я сейчас вынужден писать для „Трибюн“, где я окружен людьми, навязывающими мне свои идиотские мнения…“ И сквозь его горькие сетования прорывается вибрирующая нотка, которая свидетельствует о хваткой воле и неукротимой энергии».
Приглашение Гонкуров было послано Золя за несколько недель.
«Наш адрес: бульвар Монморанси, 53, Париж. Отейль. Поезда идут каждые полчаса. Наш дом в трех шагах от вокзала».
Братья встретили своего «почитателя» как могикана. Они заставили Золя высказаться и сразу раскусили его. Золя-Растиньяк был перед ними как на ладони. Они поняли, что этот человек, являющийся их антиподом, несмотря на угрюмый вид, привычку браниться и напускную грубость, — личность ищущая. Они распознали невропата в карьеристе. Несколько крупных штрихов, и импровизированный портрет Золя готов!
Эдмон в ту пору был изнеженным и меланхоличным мушкетером. Ему было сорок шесть лет, а брату Жюлю — тридцать шесть. Прислонившись к камину, Эдмон наблюдал за Золя, и ему все больше и больше казалось, что этот человек, которого Мане недавно изобразил почти красивым, с широким лбом, черными волосами, прямым и тонким носом, темными глазами, словно персонаж эпохи Возрождения, — всего лишь плохо воспитанный бедняк и студент-недоучка.
Дружба Гонкуров с Золя началась в 1865 году, после выхода «Жермини Ласерте». В своей статье[33], посвященной этому произведению, Золя заявил, что «романист имеет право написать медицинский роман, изучить… любопытный случай истерии, как это сделали Гонкуры». Они поблагодарили его: «Никто, кроме вас, до сих пор не понял того, что мы хотели изобразить… Ваша статья служит для нас утешением, позволяет забыть на время о лицемерии нынешней литературы». Золя увидел в этой записке не просто выражение учтивости, тем более что ими было написано так много хорошего о его «Терезе Ракен» и однажды сказано: «Считайте нас своими друзьями».
К этому времени у него было имя, но больше ничего, а имя — непрочный капитал. Он регулярно сотрудничает в оппозиционной газете «Трибюн», но это приносит ему гроши. В 1867 и 1868 годах Золя особенно нуждается. Он готов на все, лишь бы как-то заработать на жизнь, и неустанно повторяет:
«Как трудно заставить говорить о себе! Мы пришли позже, мы знаем, что вы — Флобер и вы — наши старшие собратья. Да, вы! Даже ваши враги признают, что вы создали свое искусство: они думают, что это пустяки! Глупцы!»
Теперь гость вспоминает, как на премьере «Анриетты Марешаль» во враждебно настроенном зале он один поддержал авторов.
«Эти торговцы спектаклями пресмыкаются перед клиентами, которые подходят к театральной кассе! Так было с моей „Мадленой“, которую этот олух Монтиньи не пожелал поставить в „Жимназ“ и которую я вынужден был переделать в роман! А что произошло дальше? Эти скоты из прокуратуры свалились на меня как снег на голову, когда он стал печататься в газете! Любопытная история, черт возьми, очень любопытная! Имперский прокурор вызвал Анри Бауэра и потребовал, чтобы он прекратил публикацию. Этот лицемерный чиновник доверительно сообщил мне, что, по мнению министра, нет необходимости преследовать издателя „Эвенеман иллюстре“!
— Разумеется, — говорит Эдмон де Гонкур.
— Да. Но за это поплатился я! Чиновник считал, что достаточно будет сделать купюры. А это меня взорвало.
— Неужели?! — восклицает Жюль иронически.
