Здравствуй, нежность - [57]

Несмотря ни на что, я сохранял относительное спокойствие, ибо Министерство финансов теперь, похоже, могло предоставить мне необходимое время для покрытия долгов моей матери. Но хоть я и боялся, что этих лет забвения будет достаточно, чтобы полностью стереть Саган из памяти, я регулярно получал от моего нотариуса хорошие новости. Он отвечал за наследство до моего согласия, и это давало ему информацию о различных запросах на переводы книг моей матери, и таковых было много. Это утешало. Несмотря ни на что, Саган все-таки не была забыта, по крайней мере за рубежом. Как и при жизни, мама вызвала неподдельный интерес в России, в бывших республиках Советского Союза, в Германии и Соединенных Штатах, где планировался перевод романа «Здравствуй, грусть». Так что зря говорят, что Уэльбек — единственный французский автор, чьи романы продаются за рубежом. Книги моей матери тоже лучше распродавались за границей, чем во Франции, особенно в восточных странах, где она и сейчас остается своего рода иконой.

Но акцент был сделан на переиздании книг, ведь моя мать была в первую очередь писателем, и, как только я подписал бумагу, окончательно и бесповоротно связавшую меня с ее великим наследием, для меня начался новый отсчет времени. Я хотел понять, почему найти книги Саган в книжных магазинах стало практически невозможно. Некоторые работы, вроде «Женщины в гриме», были в свое время опубликованы издателями, которые сейчас уже больше не существовали, и я мог автоматически вернуть себе права. Другие — «Синяки на душе», «Неясный профиль» и «Приблуда» — принадлежали издателю, который больше их не публиковал, и поэтому был вынужден (после того как я послал ему соответствующее заказное письмо) вернуть мне права на эти произведения. Дело заключалось в следующем: французский закон предусматривает, что любой владелец произведения может взыскать свои права с их получателя, если тот не использует произведение так, как это было отражено в договоре.

С главным издателем моей матери, владевшим правами на семнадцать ее книг (включая «Здравствуй, грусть»), но использовавшим лишь три или четыре из них в течение многих лет, я решил быть более осторожным. В конце октября 2007 года мы с адвокатом узнали через судебного пристава, что двенадцать наименований книг этого издателя отсутствуют в книжных магазинах.

Тогда в середине декабря я направил ему письмо с уведомлением о том, что он не выполняет свои обязательства по «постоянному использованию и коммерческому распространению в соответствии с принятой книгоиздательской практикой». Несколько дней спустя он прислал мне ответ, в котором утверждалось, что произведения моей матери «постигла обычная судьба произведений художественной литературы. Со временем интерес читателей к ним ослабевает, и продажи сокращаются». Одновременно с этим этот издатель выразил готовность выполнять свои обязательства, опубликовав большой сборник, содержащий десяток произведений моей матери. Я возмутился. Как читатель, не имеющий средств, например, студент или пенсионер, который захочет прочитать, скажем, «Смутную улыбку», сможет купить большой сборник произведений Саган? Это же полная бессмыслица!

Я с нетерпением ждал скорого ответа издателя, который якобы тяготился владением правами на книги, не имевшие особого успеха у читателей. Я ожидал, что он передаст эти права мне. Но этого не произошло. А в марте 2008 года издатель резко изменил свое решение и переиздал все двенадцать книг моей матери одним блоком без объявления об этом, безо всякой рекламы и без акций по продвижению. Однако этого оказалось недостаточно. В течение длительного периода времени в книжных магазинах по-прежнему отсутствовали романы Франсуазы Саган. Поэтому я, недолго думая, обратился в органы юстиции.

Мне в первый (и, надеюсь, в последний) раз пришлось прибегать к таким радикальным действиям. Я чувствовал себя очень неловко из-за того, что многие люди, участвующие в этом деле, исказили или неверно поняли истинные причины этого моего поступка. Мне пришлось выслушивать массу насмешек. Я был вынужден признать: люди, совсем не знавшие мою мать, вдруг стали приписывать ей ужасные высказывания и неблаговидные намерения, с чем я был в корне не согласен. Складывалась отвратительная и неприятная ситуация. У меня возникло ощущение, что кто-то вторгается в нашу жизнь, попирая саму суть наших отношений с матерью.

И, наконец, еще одно огорчение: адвокат, защищавший интересы моей матери в 1980-е годы, к которому, как казалось, она питала истинно дружеские чувства и доверие, оказался одновременно и адвокатом оппонирующего мне издательства. Это досадное стечение обстоятельств сразу же расставило нас по разные стороны баррикад. Я думал, что знакомство с моей матерью и ведение ее дел послужат для него поводом поддерживать со мной контакт или хотя бы проинформировать меня о своих намерениях. Но он этого не сделал. И моему адвокату пришлось принудить его к отказу от защиты издателя.

Когда в конце лета 2007 года я повстречался с этим человеком, он стал утверждать, что был очень близок с моей матерью, что он сохранял с ней прекрасные отношения, — и я с этим не спорю. Тем не менее он никогда не захаживал к нам ни на обед, ни просто для того, чтобы поболтать и пропустить рюмочку. К тому же моя мать ничего мне о нем не рассказывала.