Здравствуй, нежность - [18]

С тех пор ее сбережения оказались под надежной защитой банка Ротшильдов. Специальный человек из банка следил за тем, чтобы мать не позволяла себе излишеств, которые, наравне с многочисленными друзьями матери, всегда давали неплохую пищу для разного рода нелицеприятных слухов. Разумеется, все это вылилось в то, что принято называть «денежными затруднениями», и вызвало лишь беспокойство маминых родственников. Но хотя у нее больше не было чековой книжки, вместе с ней исчезла и необходимость тщательно обдумывать свои растраты. Мэрилен Детшерри (сотрудница банка) платила за все: «За лук, за страховку, за дом. Когда становится совсем невмоготу, я прошу, и мне присылают тысячу франков на карманные расходы. И на этом заканчиваются мои контакты с повседневностью. Я настолько же люблю тратить деньги, насколько ненавижу их считать».

В течение нескольких недель после моего рождения моя мать переехала, и мы стали жить на улице Мартиньяк, неподалеку от собора Святой Клотильды. Об этом месте у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Случается, что иногда я прохожу по улице Мартиньяк и пытаюсь отыскать в этих белых фасадах зданий и в деревьях у колокольни хоть что-то, что всколыхнуло бы мою память. Приблизительно в то же время, сразу по завершении Парижского автосалона, моя мать приобрела одну из первых моделей «Ягуара-и-тайп», вышедших во Франции. На этом автомобиле мать вместе со своим братом ездила в конце лета на юг Франции.

Автотрасс А6 и А7 тогда еще не существовало, нужно было ехать по национальной трассе № 7, вероятно, плохо освещенной и не такой широкой, как сегодня. Мать рассказывала мне, что во время этого путешествия в Сен-Тропе они остановились возле небольшой автомастерской и попросили механика проделать в выхлопной трубе несколько дыр для большего шума. Но механик был настолько поражен новой моделью «Ягуара», что гневно и наотрез отверг их просьбу, заявив, что ни при каких обстоятельствах не станет совершать подобного святотатства. Однако «и-тайп» просуществовал у моей матери недолго. Позднее она заменила его на ту же модель, но уже с откидным верхом, а в 1965 году отдала ее другу семьи Жоржу Помпиду, который, будучи большим любителем современного дизайна, очевидно, был покорен серией этих автомобилей. Тем временем доход с ее новой книги «Сигнал к капитуляции» позволил ей приобрести небольшой кабриолет «Феррари Калифорния».

В октябре 1962 года, через несколько месяцев после моего рождения, в жизни матери приключилось очередное происшествие, тревожившее ее не один месяц. Мать никогда о нем не распространялась — во всяком случае, публично, — однако вдвоем, когда я был уже в сознательном возрасте, мы иногда говорили о тех приснопамятных событиях, вошедших в историю как «кубинский кризис». Нам достаточно было лишь вскользь упомянуть о нем в беседе, и мы уже ощущали, как у нас мороз бежит по коже. Удивительно, но упоминания об этом нет ни в одной из книг о моей матери. Единственным тому объяснением я вижу тот факт, что мать никогда не говорила посторонним о том, что ей было по-настоящему неприятно. Мне тогда было всего несколько месяцев, что, вероятно, лишь усугубило мамино беспокойство, но для нее эти события имели такое огромное значение, что вряд ли я играл тут ключевую роль. Всему виной оказались жуткие последствия, которые мог бы вызвать конфликт США и СССР. В октябре 1962 года русские решили установить на Кубе свои ракеты. (Сегодня считается, что это был ответ Штатам, разместившим в свое время ракеты в Италии и Турции.) Российские ракеты, нацеленные на США, вызвали такой скандал, что мир чуть больше недели находился на грани ядерной войны.

Терзаемая идеей глобального конфликта двух сверхдержав, моя мать могла всю жизнь провести в страхе. Осознание этой опасности проявлялось в ней, вероятно, несколько полнее и глубже, чем в окружающих. В частности, мне вспоминается тот день, когда был сбит американский самолет-шпион и весь мир оказался на волоске от катастрофы. В тот вечер мать была приглашена на ужин к друзьям. Случилось так, что она слегка опоздала, поэтому трапезу начали без нее. Она была несказанно поражена тем, как люди преспокойно поглощают пищу, в то время как мир с минуты на минуту может обратиться в пепел. Этот ужас, я бы даже сказал, психоз перед лицом атомной войны (который, кстати, передался и мне) сквозил во многих ее произведениях.

Например, в повести «Однажды утром и на всю жизнь» и в хронике «Природа» она так раскрывает свою любовь и глубочайшее уважение к природе: «Земля прижимает к себе благодаря силе тяжести, своих человеческих детенышей […] поливая их, питая, приводя своим дыханием в движение их паруса и лопасти мельниц […] предоставляя свои пляжи ленивым […]». И чуть ниже: «И что она узнала в 1945 году? Что ее дети, ее собственные дети нашли способ, как сжечь дотла ее поверхность. И она, возможно, по вине этих неблагодарных людей почувствовала себя в полном одиночестве, серой, голой […] и без единой птицы».[20]

В самом деле, во что же превратится наша Земля, когда мы сорвем с нее кожу, сожжем и обратим в лишенный всякой шкуры, голый, дымящийся шарик, лишенный воздуха, солнца, травы, птиц и рек? Даже если Земля полностью не исчезнет, что она будет делать одна без своих землян? Неужто уподобится прочим голым планетам и станет тихонько вращаться во мраке бесконечной Вселенной? Моей матери претила сама мысль о том, что когда-нибудь наша планета, наша милая Земля, которая так долго вскармливала нас и берегла, может быть уничтожена по причине глупейших человеческих пороков: гнева, тщеславия и самомнения.