Здравствуй, мишка! - [10]

Этот рекордный подсчет сделал я на пути к речке Осиновке, в самом начале своего пути. К сожалению, этот рекорд держался недолго, и очень скоро число комаров, павших под моей ладонью, стало приближаться к круглой сотне. И тогда я с ужасом представил себе, что совсем скоро комары могут начать еще более решительные атаки, которые, конечно, не остановят никакие жертвы. Это мое опасливое предположение и подтвердилось как раз на краю Собольей пашни.

У края торфяной канавы-дороги с кочки на кочку кем-то был брошен кусок соснового стволика. Кора с дерева давно сошла, и теперь гладкое бревнышко как нельзя лучше служило уставшему человеку лесной лавочкой-седелышком. Кое-как я разыскал рядом с лавочкой-чурбаком сухую кочку и пристроил здесь свой рюкзак. Потом устало опустился на лесную лавочку и только-только собрался чуть забыться в коротком приятном отдыхе, как серая масса комаров опустилась на мою голову, на мои плечи, руки и ноги. Выждав, когда комары усядутся на мои колени так густо, что скроют собой материю брюк, я плотно и сильно прикрыл ладонью правое колено и принялся считать захваченных врасплох разбойников. Считал погибших под моей ладонью насекомых я долго, а когда их число перевалило за вторую сотню, то подсчеты оставил, отдав абсолютный рекорд еще малознакомой мне лесной поляне с красивым именем Соболья пашня.

Сразу за лесной поляной к дороге вплотную подступал темной стеной еловый лес, редко пробитый то там, то здесь белыми столбиками худых березок. Еловая стена сжала с двух сторон лесную дорогу. Дорога густо заросла упругой сырой травой, и среди этой травы на дороге я с трудом разбирал старые, раскисшие следы стада, отправленного в лес месяца полтора тому назад. Следов людей я нигде не обнаружил.

Под резиновым сапогом сырая лесная трава хрустко ломалась, я шел по этой траве, выбирая для каждого нового шага место попрочней, ступая осторожно на березовые и еловые стволики, брошенные кем-то, видимо, очень давно на кислую глубокую грязь, и с нетерпением ждал, когда минутная стрелка часов переместится по циферблату на три четверти круга. И только после этого я получу право снова остановиться, скинуть на землю рюкзак и снова передохнуть от грязи и рюкзака.

Мне оставалось идти еще минут пять, чтобы выдержать график принятого мной же движения, когда сырая, вязкая дорога вдруг свернула за еловую стену и, чуть приподнявшись из болота, разом очутилась на сухом островке, поросшем березками. Дальше, за крошечным островком сухого леса, опять тянулась болотная грязь. Останавливаться посреди грязи не хотелось, я простил себе нарушение графика и остановился на отдых на пять минут раньше положенного срока.

Сухой остров после трех часов грязи показался мне раем, и я не мог не обойти его весь, чтобы не порадоваться очень приятной встрече.

Под березами росли крепкие с темно-бурыми шляпками грибы подберезовики. Грибов было так много, что я подумал: «Не остановиться ли мне здесь, не набрать ли грибов, не сварить ли грибной суп?» И очень может быть, я так бы и поступил, если бы не открытие, которое сделал тут же...

Уже потом, когда смело бродил по тайге, шагал по медвежьим тропам, я научился почти безошибочно определять, что медведь находится рядом со мной. Помогали мне здесь и слух, и обоняние — у медведя, как и у каждого животного, есть свой особый запах, и этот запах большого всеядного животного можно уловить при некотором опыте на значительном расстоянии. Помогало мне заранее узнать о близости зверя и еще какое-то не всегда точно определенное чувство, которое я называл для себя чувством зверя... Ты еще вроде и не слышал легкого треска сучка под медвежьей лапой, вроде еще и не уловил запах зверя, но уже точно знаешь, веришь сам себе, что зверь рядом, что он идет в твою сторону, приближается... И я почти никогда не ошибался.

Это чувство приходило с опытом, со временем. А что я мог тогда, я, городской житель, привыкший к светофорам, указателям, к рекламе, привыкший, что обо всем, что может ждать тебя впереди, расскажут тебе другие?.. И конечно, я не мог догадаться, что всего в двадцати метрах от моего рюкзака, сброшенного на землю у края дороги, только что отдыхал медведь...

Метрах в двадцати от дороги под высокой, густой елью на сухом месте увидел я подстилку из елового лапника, почти точно такую же, какую устраивают туристы и охотники под своей палаткой. Еловая перина меня удивила. Лапник был свежий, недавно оборванный с ветвей, еще нигде не подсохший. Выходило, что туристы или охотники были здесь совсем недавно. Но почему на дороге не заметил я следов человека? Следующее опасливое подозрение подкралось ко мне, когда, обследуя еловую перину, я не нашел нигде следов от колышков, которыми обычно укрепляют палатку... А может, лапник натаскал человек, который ночевал в лесу без палатки? Я осмотрел все вокруг, но нигде поблизости не нашел ту елку, с которой должны были ломать лапник. Обычно известные мне туристы и охотники так не поступали — они не ходили за лапником слишком далеко от своих временных стоянок и обламывали еловые ветви тут же, около будущего ночлега.