Здравствуй, Гр-р! - [4]

— Да, кстати! — я решила, что надо поставить их в известность насчет трупа. — А на кровати убитый человек…

Не успела я договорить, как две из трех дам лежали на полу, изображая обморок. Притворялись! Я заметила, как осторожно они опускались на пол. Вишневая перешагнула через лежащих и поднялась по ступенькам к кровати. Мне бы ее самообладание! Или она тоже — девушка с веслом? Дама опять произносит что-то по-французски.

— Мадам, я вас не понимаю! Пожалуйста, говорите со мной по-русски!

— Анна! Это неслыханно! Какой позор! Мужчина в твоей спальне! Мертвый мужчина! Вот к чему привели вечные твои фокусы! Теперь тебя назовут убийцей! Ты убила своего жениха!

— Я?! Какого лешего? Жених? И я его убила? У вас что, крыша поехала? Я вас не знаю, впервые вижу!

Тут я замолкаю и начинаю думать. Конечно, надо было бы начать думать раньше. Но я все время забываю, что снаружи я — не я, а кто-то другой. Теперь вот выяснилось, что я — какая-то Анна. Наверняка эта Анна живет с теткой в вишневом под одной крышей — в качестве дочки, племянницы, сестры или седьмой воды на киселе — не важно, кто она тетке, важно, что она здешняя. Вряд ли люди ходят с визитами в батистовых пеньюарах. Анна обязана знать тут всех. И запросто может иметь жениха. Это сейчас он страшный и мертвый, а при жизни, вероятно, был даже очень ничего. Более того, Анна могла и собственноручно отправить его к праотцам. Хотя это как раз вряд ли — видела я кинжальчик в груди убитого. Так глубоко всадить нож — это не мою нынешнюю весовую категорию надо иметь! Но тут открылось еще одно обстоятельство: мало того, что я теперь какая-то Анна, подозреваемая в убийстве, так я еще и Анна не из нашего времени! Стало совсем светло, и на полу возле моей босой правой ноги обнаружился журнал "Нива". Я его подняла — 16-й номер за 1909 год. Антиквариат… Но с журналом обращались так, как мы с какой-нибудь программой телепередач, — ставили на него чайные чашки, бросали где попало. Пахло от "Нивы" типографской краской. Будь журналу сто лет, от него пахло бы пылью. 1909… Приплыли… Теперь понятно, откуда у меня чувство, будто я в музее, — кругом только старинные вещи. Машинально открыла журнал, и глаза остановились на заголовке: "Вред вуали". Ну надо же… Оказывается, у дам, носящих вуаль, нередко встречается весьма заметная краснота носа и щек из-за того, что под вуалью собирается сырая и влажная "атмосфера", не имеющая возможности испариться. По этой причине можно даже отморозить щеки и нос. А так как появление красноты дамы приписывают влиянию холодного воздуха, то закрывают лицо еще более частой вуалью. Поэтому дамам советовали носить очень редкие и слабо натянутые вуали, а лучше и вовсе от них отказаться, так как вуаль к тому же вредит глазам и ослабляет зрение. Возможно, мне надо принять к сведению эту информацию — а вдруг я навсегда останусь в этом 1909 году? Я даже с некоторым удовольствием начала думать о вуалях. С точки зрения психологии, такой поворот в мыслях вполне естественный: думая о вещах, далеких от безвыходной ситуации, человек имеет шанс не сойти с ума. А я и так… не в себе!

— Нет, вы только посмотрите! Нашла время читать! Анна!

Я так задумалась, что от неожиданности уронила журнал. Из какого-то параллельного мира вылез белый кот и начал точить о "Ниву" когти. Вот, значит, кто бросился на меня…

Вишневая дама продолжала взывать к моему благоразумию. Тут "очнулись" девица в батисте и горничная. Ну, девица, видимо, из благородных, а горничным разве полагается в обморок падать? Если я застряну в этом времени, придется приспосабливаться. Я прямо-таки физически ощутила подступившие ко мне проблемы. Меня подозревают в убийстве. Отдадут под суд. Сошлют на каторгу. Или как там, в тыща девятьсот девятом, было принято — упрячут в острог? Какого лешего? Я погрузилась в размышления о своей дальнейшей судьбе и не сразу поняла — тетка в вишневом отдает распоряжения, касающиеся меня:

— Полина! — девица в батисте оставила в покое свои оборки и придала лицу внимающее выражение. — Телефонируй Алексею Эдуардовичу. Скажи, пусть срочно едет! Адвокату я сообщу сама. Нечего глазеть! Бегом! Да, скажи…

И опять фраза на французском!

— Мадам, я же просила вас говорить по-русски!

— Анна, здесь прислуга! Она и так видела довольно! — Я повернулась к горничной. На ней лица не было от страха, но сквозь страх явно проступало злорадство.

— Дарья, быстро Анне Федоровне ванну и одеваться!

Горничная скрылась за ширмой.

— Аня, мне, своей матери, ты можешь признаться? Сейчас прибудут Алексей Эдуардович и Антон Владимирович. Ты и перед ними будешь ломать комедию? Тебе никто не поможет, кроме них!

Вот, значит, как! Значит, это моя мамочка… И мамаша родная на сто процентов уверена, что я, то есть Анна, грохнула того, на кровати! А я даже не знаю, как ее, эту мамашу, зовут…

— Маман, а эти двое, которых вы призываете, они кто? — решаюсь задать вопрос.

— Не притворяйся! Ни за что не поверю, что у тебя вдруг память отшибло! Я тебе все время повторяла: Анна, твой образ жизни до добра не доведет! Все эти твои кружки, легкомысленные знакомства…