Здоровье, 1960 № 06 (66) - [8]

— Не буду скрывать, дело серьезное. Опухоль желудка, ее необходимо удалить.

— Опухоль — значит рак. Зачем же мучиться? Одни конец… Петров попытался усмехнуться, но губу передернуло нервной судорогой, руки задрожали.

— Может быть, и рак. Но даю слово, — если не промедлим, сделаем операцию, — будешь жив и здоров.

Петров послушался. И вот уже который раз собирает урожай со своего огорода, радуется новым веснам. При очередных профилактических осмотрах Александра Ивановна не находит у него никаких признаков нездоровья. То же было и с Лушниковым, и с Комаровым.

Нелегко и непросто брать на себя бремя ответственности за чужую жизнь. Особенно, если это жизнь ребенка.

Что было делать с семимесячным малышом, которого педиатры направили в хирургическое отделение, заподозрив инвагинацию — один из видов кишечной непроходимости? Рвота и плач, — видимо, боли в животе. И то, и другое с успехом могло свидетельствовать о диспепсии, тем более что болезнь началась после того, как ребенка покормили несвежим кефиром.

Почти весь маленький, горячий животик мальчика уместился под ладонью Александры Ивановны. Она закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться…

Все было хорошо — и именно это было плохо. Никаких симптомов «острого живота», разве чуть-чуть меньшая податливость справа. Бариевая клизма и последовавшая за ней рентгеноскопия тоже не дали отчетливых результатов.

Если это диспепсия, — вскрытие брюшной полости ослабит ребенка и может резко ухудшить течение и исход болезни. Если непроходимость, — отказ от операции наверняка будет стоить ему жизни.

Вновь и вновь сопоставляла Чеботарева тончайшие симптомы обеих болезней, продумывала возможные их варианты, снова пальцы ее бережно и мягко скользили по животу ребенка— слева и справа, слева и справа. Потом она села в стороне, поглядывая на часы.

— Вы спешите? — робко спросила мать.

— Нет, это просто так.

Во время операции

Она не спешила, она хотела проверить, есть ли периодичность в приступах плача.

Да, несомненно, они повторялись через определенные промежутки времени, — признак, свидетельствующий о непроходимости. Будь это ее собственное дитя — что бы она сейчас сделала? Конечно, оперировала…

Мать носила ребенка на руках. — Не надо, не надо! — молили ее глаза.

— Надо! — твердо сказала Чеботарева. — Теперь я убеждена, что операция необходима.

Через два часа, выйдя из операционной, Александра Ивановна устало улыбнулась матери.

— Ну вот, мы с вами не ошиблись. Без операции он бы погиб…

Внешне Александра Ивановна постоянно ровна, нетороплива, спокойна. Больные и не подозревают, как часто у их доктора подскакивает кровяное давление, свинцовой тяжестью наливается затылок. В такие дни Александре Ивановне кажется, что заботы о больничном хозяйстве обступили ее тесным кольцом, не дают дышать.

Давно уже надо обнести оградой просторную, пока что открытую для любого прохожего территорию больницы. Надо начинать строительство нового поликлинического корпуса; достать побольше белья, особенно для родильного отделения, пополнить аптеку, лабораторию. Нет конца хлопотам, часто мелким, досадным, изматывающим…

— Надо отдохнуть, — говорят друзья.

— Как лучше оборудовать территорию больницы? — Секретарь партийной организации Р. И. Картин (слева), А. И. Чеботарева, председатель местного комитета И. В. Позднякова, заведующая районным здравотделом А. В. Ефимова и заместитель главного врача А. X. Копалишвнли оживленно обсуждают этот вопрос

— Надо, — соглашается она. Но совсем сокровенно, про себя Александра Ивановна знает другое: надо работать! Ведь именно в труде, тревожном, всепоглощающем, навсегда любимом, заключена для нее самая высокая радость.

Сколько раз бывало, когда в воскресный день или в какой-нибудь тихий, предназначенный для отдыха вечер, неторопливую семейную беседу прерывал телефонный звонок и извиняющийся голос дежурного врача:

— Привезли тяжелобольного. Может быть. Вы…

И вот, одолевая легкую одышку, опешит Александра Ивановна по пыльной Дороге в больницу. И уже у дверей хирургического отделения начинается I волшебство…

Она молча, сосредоточенно моет руки мылом и щеткой, опускает их в дезинфицирующий раствор, надевает белую рубашку, фартук, поворачивается к сестре, чтобы та могла завязать на «ей тесемки стерильного халата… И по мере того, как свершается этот неторопливый, рассчитанный по минутам ритуал подготовки к операции, одна за другой отлетают будничные заботы, исчезают усталость и раздражение, уступая место торжественной внутренней тишине, остроте и ясности мыслей. Это необычное, крылатое, близкое к счастью состояние поэт назвал бы, наверное, вдохновением…

Больше всего Чеботареву привлекает экстренная хирургия, когда помощь больному должна быть быстрой и решительной, когда нельзя, может быть, идти проторенными путями. Нередко в обычные общепринятые модификации операций она вносит и свои, новые приемы. А потом усердно роется в книгах, и, найдя в старом журнале или руководстве скупую строчку о том, что нечто подобное уже делалось кем-то, не огорчается, а радуется: значит, это была правильная мысль, если она пришла в голову не ей одной!