Здоровье, 1960 № 02 (62) - [21]

Но эти же условия дают возможность полностью ликвидировать паршу в ближайшие годы.

В борьбу за полную ликвидацию парши в нашей стране включаются так медицинские работники, так и вся советская общественность.

Советская страна первая в мире широко развернула диспансерные методы обслуживания населения. Хорошо поставлена у нас работа по раннему выявлению больных паршой, этому помогают систематические осмотры в детских учреждениях, школах, пионерских лагерях, ранняя госпитализация, пропаганда санитарных знаний. Все это вселяет уверенность в то, что в ближайшее время мы сумеем полностью ликвидировать паршу — наследие, доставшееся нам от прошлого бескультурья, грязи, нищеты, тяжелых социальных условий.

Испорченные нервы (фельетон)

E. Осоченский

Рисунки Б. Лео

Кафедра наша, можно сказать, знаменитая. Одно название чего стоит: фар-ма-ко-ло-ги-я. Когда-то еще новое лекарство появится в аптеках, а у нас уже все известно: что и от чего. Наука, она всегда впереди.

Вот вы спросите: а какое место в науке я занимаю? Отвечу: кафедрой я не заведую, степени подходящей не имею, работаю служителем. Мы с Роман Петровичем, профессором нашим, вместе пришли на кафедру. Было это лет тридцать назад.

Сколько лекарств мы за это время придумали! Сосчитать трудно.

Будь я писателем, непременно описал бы историю «Успокоина». Так мы прозвали средство, над которым работал профессор.

Недавно созвал он всех сотрудников и говорит:

— Дело с препаратом 345 идет к концу. Осталось провести испытания на людях. О, в этих пилюлях заложена огромная успокоительная сила! Одной дозы достаточно, чтобы на десять дней привести в полный порядок испорченные нервы, сделать их железными. Конец всяким склокам и нервным вспышкам! После часовой поездки по Москве в часы пик человек будет невозмутим, как мраморное изваяние. На коммунальных кухнях домашние хозяйки станут встречать друг друга только улыбками и только ландышами. Футболисты начнут бить не только по ногам, но и по мячу. Ретивые начальники перестанут кричать на подчиненных и обретут нормальный человеческий голос, подаренный им матерью-природой. Трудно даже представить, какие изменения могут произойти в нашей жизни. Сейчас я с завистью думаю о том человеке, который первым испытает действие нового препарата. Я абсолютно уверен в его безопасности и потому вызываю добровольца.

Так как меня еще не лечили и нервы мои еще железными не стали, я вскочил и выпалил:

— Роман Петрович! Ваш препарат, вам его и испытывать. А если надо выбирать самого нервного человека, то вряд ли кто сможет с вами сравняться. Уж кому-кому, а мне это известно досконально.

В комнате засмеялись. Правда, тихо.

— Идет, — согласился профессор. — Так и решим. Пью в вашем присутствии.

Он взял ярко-желтую пилюлю, медленно положил ее в рот и запил водой.

Что же мы увидели в те десять дней, когда нервы профессора подвергались действию «успокоина»?

Прежде всего мы заметили, что Роман Петрович здоровел не по дням, а по часам: румянец захватил все щеки, воротничок рубашки становился теснее, движения сделались плавными, осторожными, а глаза — кроткими, как у образцово-показательного ангела. Здоровался он со всеми ласково, приветливо. Статьи сотрудников, которые он прежде забраковал, неожиданно разрешил печатать. Спокойно стало на кафедре, как в раю. Да, большие перемены наметились у нас.

На третий день испытания профессор впервые за многие годы не пришел на лекцию.

— Мне как будто нездоровилось, — сказал он на другой день. — Своя рубашка, знаете, ближе к телу. Студенты волновались? Пустяки. Лишь бы я не волновался.

В тот же день профессору доложили, что препарат 386 при испытаниях на животных показал повышенную токсичность и что надо бы повременить с передачей его в производство.

— Как хотите, — махнул рукой Роман Петрович. — Можете передавать, можете не передавать. Мне все равно.

Как-то возвращался я с работы вместе с профессором. Идем по двору. Вижу парень лет эдак пятнадцати таскает за волосы девчонку. Ну, дело известное, дал я малому пару подзатыльников, успокоил девочку и пошли мы своей дорогой. На этот раз Роман Петрович не опередил меня и сам не расправился с обидчиком. Посмотрел он на меня голубиными глазами и говорит:

— Вот пожилой ты человек, Митрич, а лезешь не в свое дело. Ведь бил-то он ее в сторонке, нам не мешал.

Хотел было я критику на заслуженного деятеля науки навести, но тут он заметил такси, сел в машину и уехал. Один. Что-то, думаю, случилось с нашим профессором. Нервы у него не в порядке, что ли?

Девятый день испытаний совпал с большим событием. В одной западной державе бросили в тюрьму большого честного человека. Наша кафедра бушевала. Сотрудники не удержались в дипломатических рамках, говоря о правителях этой западной державы, коллективно написали письмо в газету. Спокоен был один профессор.

— Жалко честного человека, — говорил он, — это верно. Но нашими переживаниями мы ему не поможем. А свое здоровье надорвем. Любое волнение неблагоприятно отражается на организме.

Прошло десять дней. И опять собрал нас Роман Петрович. Всех до одного.

— Итак, — начал он, сверкнув (теперь уже орлиными) очами, — подведем некоторые итоги. Основной вывод заключается в том, что препарат 345 надо выбросить в печку как средство антисоциальное и не совместимое с человеческим достоинством. За время опыта у меня ни разу не участился пульс. Роль насоса сердце выполняло хорошо. Но не единым пульсом жив человек. Меня словно уложили в вату и я не ощущал никаких душевных толчков. Клетки коры головного мозга, которым по всем законам полагается чувствовать, волноваться, перестали заниматься своим прямым делом. Вышла из строя самая человеческая часть человека. Я превратился в жвачное животное. Я удивлен и обижен, что вы молчали, когда я делал тут глупости в течение всей декады.