Здесь шумят чужие города - [11]

Любишь ты свои владенья,

Так прими же в разуменье,

Что от этого именья

Ты в могилу можешь взять.

III. О том, как сердечная радость исходит в голосе

О, радостная сила, ты песню мне внушила.

Едва займется радость, душа звенеть готова,

И вот язык лепечет и не находит слова.

Он не умолкнет снова, влеком любовью милой.

Когда пылает радость, она молчанье гонит,

Такая в сердце радость, что с нею сердце тонет;

Кричит оно и стонет, и о стыде забыло.

Когда охватит радость все сердце, застилая,

Над ним смеются люди, его речам внимая:

Твердит, не понимая, исполненное пыла.

Кто сам не насладился, зовет безумьем это.

Рассудок помутился и вне себя от света.

Душа, огнем согрета, беспамятство вкусила.

Из книги Жозе Мария де Эредиа (1842–1905) «Трофеи»

Похищение Андромеды

По ветру распластав шуршащие крыла,

Огромный конь, дыбясь и пар вздымая белый,

Все дальше их несет, полет направив смелый

Сквозь голубую ночь и звезды без числа.

Летят. Вот Африку окутывает мгла…

Пустыня… Азия… Ливанские пределы…

А там раскинулся, от пены поседелый,

Таинственный залив, где Гелла смерть нашла.

И, словно паруса упругие, покрыли

Двоих любовников большие тени крылий,

Их неразлучные баюкая сердца;

Пока они следят, не отрывая взора,

Как, лучезарные, от Урны до Тельца,

Их звезды восстают из темного простора.

Рано умершая

Кто б ни был ты, живой, пройди и не развей,

Цветы, покрывшие мой пепел позабытый;

Чти бедный мавзолей, кустарником обвитый,

Где слышно мне, как плющ ползет и муравей.

Ты медлишь? Горлица запела меж ветвей.

Нет! Пусть не обагрит кровь жертвы эти плиты!

И, если ты мне друг, услышь слова защиты.

Так сладко жить, увы! Верни свободу ей!

Подумай, в миртами украшенном чертоге

Я девой умерла на свадебном пороге,

Так близко, и уже от милого вдали.

Для радостный лучей мои сомкнулись очи,

И тень мою теперь навеки обрели

Безжалостный Эреб и царство вечной Ночи.

Пахарь

Мотыгу, сеялку, надежные гужи,

Плуг, борону, ярмо и серп с косой упорной,

Звеневшей целый день на пажити просторной,

И вилы, бравшие снопы тяжелой ржи;

Орудья верные, теперь добычу ржи,

Стареющий Пармис приносит Рее черной,

Кормящей семена землею животворной.

Он в восемьдесят лет достиг конца межи.

Век долгий, о другой не помышляя доле,

Он продвигал сошник в необозримом поле,

Прожив без радости, не помнит темных дней.

Но утомился он страдой под знойным небом,

А может быть, опять придется у теней

Распахивать поля, вспоенные Эребом.

О корабле Вергилия

Пусть ярким светочем полуночных высот

Ваш, Диоскуры, блеск хранит с небес Эллады

Латинского певца, пока пред ним Циклады

Не встанут золотом из глуби синих вод.

Пусть ветры легкие, ведя свой хоровод,

Пусть Япикс, веющий дыханием прохлады,

Ветрила корабля наполнить будут рады

И к чуждым берегам направят их полет.

По морю, где дельфин играет шаловливый,

Поэту Мантуи пошлите путь счастливый;

Да будет, Близнецы, он вами озарен!

Я вверил полдуши охране хрупких крылий,

Которыми средь волн, где спасся Арион,

На родину богов уносится Вергилий.

Обет

Бывало, рыжий галл иль ибериец черный,

Или гарумн с лицом, расписанным вокруг,

На мраморной плите, изделье диких рук,

Превозносили ключ живой и благотворный.

Позднее цезари, сменив Венеск нагорный,

Построили бассейн и римский акведук,

И Феста Фабия, придя на этот луг,

Срывала для богов вервену и виорны.

Как в ваши времена, Искитт и Иликсон,

Сегодня мне пропел ключей священный звон,

И сера всё еще курится в небе синем.

Поэтому, обет свершая, как Гунну,

Сын Улоокса, я святую чту волну,

В стихах сложив алтарь таинственным богиням.