Здесь птицы не поют - [32]

Глава 8. Новая реальность

Все время, пока впереди маячила спина Юрика, уверенно прущего в каком‑то неведомом направлении, Рогозин пытался сообразить, что же теперь делать? Как выбираться из этой глуши, как получить расчет у Савельева, как вернуться в Питер? Ему почему‑то казалось, что стоит ему оказаться на пороге родного дома и все напасти исчезнут, развеявшись, как обычный пьяный кошмар. Вопросы роились в сознании, возникали, возбуждали, забывались под наплывом новых. Но ни на один ответить толком не получалось. Впервые в жизни Рогозин оказался в положении, где от него ничего не зависело. Вообще ничего. Ни от желаний, ни от решений, ни от настроения.

А замолчавший якут пер и пер, не обращая внимания на замотанную тряпьем руку, на палящее солнце над головой, на мошкару, вьющуюся над головами обоих беглецов как взбесившееся облако. Репеллентов по неопытности Рогозин не захватил и теперь расплачивался опухшим и зудящим лицом с искусанной и кровоточащей кожей. Ветка, которой он размахивал над собой со скоростью вентилятора, помогала не очень. Юрик спасался непрерывным курением сигарет — он палил их одну за другой, но эффект от этого был скорее психологический, чем реальный.

— Они нас сожрут, — жаловался иногда Рогозин, тысячу раз проклявший себя за забывчивость и торопливость.

— Не сожрут, — пыхал табачным дымом якут и не останавливался ни на секунду. — Потерпи. На привале хвою разожжем. Может быть, рыбу поймаем. Если жир будет — намажемся.

— Когда уже будет этот привал? — ныл в ответ Рогозин и шлепал себя руками по щекам, избавляя мир от очередного кровососа.

Но наконец Юрик решил, что пора привала настала.

— А что мы в селе скажем? — спросил Рогозин как только якут остановился на небольшой продолговатой поляне.

Юрик посмотрел на него как на деревенского дурачка: жалостливо, снисходительно, и, усевшись на упавшее дерево, проворчал:

— Ну и рожа у тебя, Шарапов! Ты сначала доберись до села, паря. Прыткий какой. Ты думаешь, Улу позволит тебе?

Виктор об этом не думал. И больше чем виртуального Улу Тойона он боялся насквозь реальных лысых громил, одного из которых они наверняка убили.

— Юрик убил, если быть справедливым, но достанется за это обоим — безо всякой справедливости, — думал про себя Рогозин. — И в этом есть справедливость. Ведь если мы были вместе, но решать за себя я доверил этому аборигену, то и виноват в убийстве точно так же, как если бы совершил его сам.

Такая логика показалась ему приемлемой.

А Юрик достал из рюкзака фляжку с пойлом, сделал два глотка между затяжками.

— Ты, Витька, давай, дрова собирай иди. И хвои побольше принеси — для дыма. А я попробую рыбу поймать.

— Где? — Рогозин завертел распухшей головой и почти сразу увидел голубую гладь озера неподалеку — за елками. — А эти, «рыбаки», нашего костра не увидят?

Якут пожал плечами:

— Наплевать, паря, очень. Еще раз говорю тебе, глупый белый человек: не бандитов тебе нужно бояться. А Улу дыма не видит. Он только людей видит. Вернее наши души и нашу боль. Иди за дровами.

Через два часа у весело трещавшего и отчаянно дымившего костра Юрик безмятежно спал, а намазанный рыбьим жиром Рогозин, припоминая события одного лишь дня, качал головой, не очень понимая, что судьбе понадобилось от него, когда она решила его забросить в самую гущу этих кровавых событий.

Самому Виктору не спалось, едва он закрывал глаза, как начинало чудиться всякое: то казалось, что подкрадывается Петр, измазанный кровью и с чудовищной пушкой в руках, то мнился некто дышащий огнем, шестиногий и восьмирукий, вырывающийся из ада, то представлялся рокот далекого вертолета с ментами, разыскивающий двух убийц — якута и Рогозина. В общем, сон не шел.

Вспомнилась Андреевна, но Рогозин даже не представлял, что сказал бы ей, случайно встретив. Повинился бы, что не был рядом? Пообещал бы наказать насильников?

— Как это все глупо! — несколько раз прошептал он себе. — Последний день ведь. Завтра должны были обратно плыть, — и на тебе!

Обхватив голову обеими руками он едва не расплакался от бессилия что‑то изменить и, наверное, все таки бы пустил пару слез, если бы не услышал отчетливый хруст ветки, сломанной чьим‑то сапогом.

— Вот вы где устроились, — голос Мони, злой и сухой, Рогозин узнал бы из тысячи. — Я уже замаялся идти. Есть чего пожрать?

Он стоял на краю поляны, под раскидистой елочной лапой. Левый рукав его был красным от крови, рука кое‑как перетянута выше локтя импровизированным жгутом — распущенной на полосы майки. На голове во все стороны торчали зацементированные пылью волосы, лицо распухло от укусов мошки, под обоими глазами наливались цветом синяки. Его покачивало, от него несло блевотиной, густой запах прорывался даже сквозь дым.

Поначалу Рогозин решил, что переволновался и видит перед собой фантом, приведение, или восставшего из мертвых зомби, ведь он видел, как группу Доцента расстреливали из четырех стволов — в той буре свинца выжить было бы невозможно! Но Моня стоял сейчас перед ним и тяжело дышал!

— Сука, — сказал проснувшийся Юрик. — Довыеживался, скотина?

— Давай потом, а? — сморщился Моня. — Дай пожрать чего‑нибудь, и я готов полчаса послушать твои дикарские нравоучения.