Здесь птицы не поют - [31]

— Куда мы идем?

— Туда, — Юрик показал рукой направление, в котором они двигались.

— Зачем нам туда идти? Там, — Рогозин оглянулся в сторону брошенного лагеря, — наши, их нужно предупредить.

— Там уже никому не поможешь, паря, — невесело усмехнулся якут.

— Почему это?

— Я же тебе в который раз говорю: не ментов тебе нужно бояться.

— А ты не мог бы говорить менее загадочно? Или мы в «Что? Где? Когда?» теперь играем? Кого мне бояться?

— Ты не поверишь, — криво усмехнулся якут.

— А ты попробуй.

— Пошли, рассиживаться нам некогда. Расскажу.

Они пошли рядом, плечом к плечу.

— Сегодня ночью, когда ты еще спал, а Моня пока еще не натворил своих дел, я ходил к камню, — начал свой рассказ Юрик. — Хотел еще мха немного собрать. Спускаюсь, гляжу: кто‑то там есть. Я притаился и стал слушать. Савельев, однако, это был. Сначала ничего не происходило. Он просто стоял на коленях и кланялся камню. А потом стал камлать.

— Савельев?

Сказать, что Рогозин был удивлен, было бы неправдой. Он был потрясен и не мог поверить в историю Юрика.

— Да, Савельев. Но не по — нашему говорил. Наши шаманы не так разговаривают с духами. Я даже не видел никогда такого камлания. Но это точно было оно. Говорил я тебе, что Савельев не геолог? Говорил. Савельев, паря, шаман. Очень большой силы. Правда, не знаю, какого народа. С запада он. Может быть, чудь, меря, а может быть и лопарь какой‑нибудь.

— Но ведь это алтарь Улу Тойона?

— Да, очень старый и очень сильный.

— Ты же говорил, что он не властен над чужими? Или Савельев — не чужой ему? И что это значит?

— Не ментов тебе бояться нужно. Утром я думал, что Савельев просто поговорил с духами и все, сейчас, однако, думаю, что это он все подстроил.

До Рогозина все еще не доходила мысль Юрика.

— Что подстроил?

— Да все! Бабу эту к Моне подвел, в Моне похоть разбудил, Доцента к алтарю вывел и бандитам злость внушил. Сильный шаман такое может.

— Да ладно! Зачем ему это? — поверить в подобный бред Рогозину и впрямь показалось нереальным.

— Не знаю, — сказал якут. — Не знаю, зачем ему это нужно, но добился он того, что в наш мир придет зло Улу Тойона. Сегодня.

Для якута это пришествие, кажется, выглядело вполне очевидным.

— Почему ты так думаешь? — Рогозину же все это казалось невозможным бредом.

— Заклинание над камнем он сказал утром. Нужна была жертва. И мы с тобой ее видели. Жертва принесена, человеческая кровь на алтарь пролита и Уду Тойон почувствовал ее вкус. Теперь ему осталось собрать своих демонов — абаасов, юэров, других, и вывести их сюда. Этот алтарь для них сейчас как маяк. Только наоборот. Маяк предупреждает, куда идти не нужно, а алтарь зовет к себе, указывает дорогу ко вкусному мясу и глупым душам. В их темном мире он светит красным огнем, приманивая всю нечисть. Они собираются перед ним, и как только позволит Улу Тойон, они тотчас бросятся сюда! Понимаешь?

Рогозин задумался, но даже через десять минут не решил для себя — понимает или нет то, что пытается донести до него якут. Впрочем, понимать это одно, а поверить — совершенно другое. Вот веры, несмотря на всю подготовительную работу Юрика: мох, страшные истории, деревья с костями, наскальные рисунки, несмотря на вполне реальных мертвецов на алтаре, — веры как раз и не было. Мозг, воспитанный в атмосфере воинствующего атеизма, не отказывался принять нечто не поддающееся объяснению как забавный факт, но совершенно игнорировал возможность признать за таким явлением глобальность и силу. Хотя, конечно, было жутковато просто даже думать о чем‑то таком.

— Не понимаю. Чем это нам грозит?

— Те бандиты, которые застрелили Доцента, уже, скорее всего, мертвы и считают в аду свои грехи. Даже не так, для тех, кто попался Улу Тойону и ада‑то нет. Для них нет ничего. Теперь их пустые выпотрошенные оболочки станут прислуживать демонам Улу и пакостить людям. Савельев знает, что Улу теперь здесь. А Улу знает, что здесь есть люди. Мы с тобой, бандиты, Борисов. Есть только один способ избежать встречи с Улу. Нам нужно спрятаться под землей. Земля от зла защитит. Наверное…, — напоследок добавил якут очень неуверенно. — И у нас с тобой есть еще иччи. Только против Улу он… Лучше спрятаться под землей.

Оба замолчали, продолжая пробираться в намеченном направлении.

Рогозин несколько раз оглянулся, и ему даже показалось, что над жертвенником он заметил беззвучные молнии, всплески какого‑то синего огня, но поручаться за достоверность увиденного он бы не стал, — тонкая поэтическая натура Виктора была очень внушаема, чем иногда пользовались окружающие.

Ему уже мнились полчища потусторонних монстров, многоголовых, тысячезубых, голодных и злых, — как в детстве, в летнем лагере, где он впервые наслушался страшных баек у ночного костра, а потом шарахался от каждой тени. Ни те детские, ни нынешние чудовища не имели в представлении Рогозина никакой определенной формы, но гарантированно были прожорливы, неутомимы, злонамеренны и вездесущи. И это отнюдь не добавляло храбрости. К взбесившимся бандитам, убивавшим в общем‑то ни в чем не виновных людей, недоставало только бесовщины, но теперь, если хотя бы на минуту допустить, что Юрик прав, а не обкурился своего мха, имелся полный комплект всех возможных опасностей.