Здесь покоится Дэниел Тейт - [16]

– Я не хочу тебя расстраивать всеми этими рассказами, – продолжал он, – но нужно, чтобы ты понял, почему она так реагирует. Она очень тяжело переносит любые перемены, даже хорошие. А теперь, когда ты вернулся, она не знает, как быть со всем пережитым горем и виной. Для нее это непосильно.

Тем хуже для Джессики, но тем лучше для меня. Может быть, она меня и не подозревает вовсе, а если и подозревает, ее психическая неустойчивость мне на руку. Похоже, по-настоящему главные в этой семье – Патрик и Лекс, а они оба мне верят.

– Она придет в себя, – сказал Патрик. – Ей просто нужно немного времени и покоя. Просто не надо ее трогать, пока все это не уложится у нее в голове. Понял?

– Понял, – сказал я. Меня это более чем устраивало.

Кто-то кашлянул. Мы с Патриком обернулись и увидели в дверях Николаса. Никто из нас не видел, как он подошел.

– Кто звонил? – спросил Патрик.

Николас быстро перевел взгляд на меня, а затем снова на Патрика. Вместо ответа он сам спросил:

– Мама наверху?

Патрик кивнул.

– Лекс с ней разговаривает.

Николас хмыкнул:

– Супер. Так она никогда не выйдет.

Патрик строго посмотрел на него.

– Я разберусь, – сказал он и двинулся к лестнице. Оглянулся через плечо и добавил: – Миа, кстати, голодная, как волк, а в доме ничего нет.

* * *

Николас сменил Лекс, и она занялась ужином: сделала заказ в местном ресторане, и через час оттуда привезли немыслимое количество еды. Патрик скорчил ей недовольную мину, протягивая доставщику пару хрустящих сотенных из своего бумажника, но Лекс только плечами пожала.

– Мы же не знаем, что любит Дэнни, – сказала она.

Николас уговаривал Джессику через дверь минут двадцать, но она так и не вышла из комнаты, что было немного тревожно. Я-то думал, что любой матери хотелось бы поужинать с сыном, которого она не видела шесть лет, но, видимо, Патрик был прав – для нее это чересчур. Или она подозревает, что я не ее сын.

Ничего, пусть поверит еще только пару часов, а дальше уже неважно, все равно меня тут не будет.

Все остальные уселись за элегантный резной обеденный стол, стоивший, вероятно, больше, чем дом, где я вырос, и стали есть из пластиковых контейнеров филигранными серебряными приборами. Редко когда мне приходилось есть в такой неловкой обстановке, а при моем опыте это о чем-то говорит. На одну только Миа натянутая атмосфера в комнате никак не действовала. Она весело болтала, рассказывала мне о своей учительнице, о своей лучшей подружке, об уроках верховой езды, о щенке, которого страстно мечтала завести. Ей хотелось за время ужина успеть рассказать Дэнни обо всем, что происходило в их жизни без него.

– Я хотела бросить верховую езду, потому что мою подружку Дейзи лошадь сбросила, и она сломала руку, но мама сказала, если я буду ходить на занятия, то, когда мне будет двенадцать лет, у меня будет своя лошадка, потому что ей как раз столько было, когда дедушка купил ей лошадь…

– Бабушка с дедушкой сейчас в Европе, – сказала Лекс, – иначе они пришли бы повидаться с тобой.

– Ничего, – сказал я. Чем меньше родственничков, тем лучше.

– Придется немного подождать, пока тебя внесут в список посетителей, которым разрешают свидания с твоим папой, – добавил Патрик, – но он уже знает, что ты дома, так что наверняка скоро позвонит.

Когда Миа наконец выговорилась, за столом воцарилось молчание. Я прямо видел, как Патрик, Лекс и Николас стараются придумать тему для разговора, не касающуюся того, чего я не помню, или того, что со мной случилось.

– Как тебе сибас? – спросила наконец Лекс. Она уже задавала мне десятки вопросов о еде: что я люблю, не передать ли мне соль, не хочу ли я еще чего-нибудь. Еда – самая безопасная тема для разговора.

Я посмотрел в свой контейнер. Даже не знал, что эта штука, оказывается, сибас.

– Вкусно, – сказал я.

– Хорошо, – сказала она и слабо улыбнулась мне.

Я взглянул на большие часы на стене. Скоро уже можно будет сослаться на усталость и идти спать. Зазвонил телефон, Патрик вскочил и вышел в другую комнату, чтобы взять трубку. Вернулся почти сразу же.

– Кто звонил? – спросила Миа.

– Никто, – ответил Патрик одновременно с вопросом Лекс:

– Кто хочет десерт?

После ужина Патрик объявил, что теперь поедет к себе домой, в Лос-Анджелес. Он уже пропустил пару дней на работе, так что завтра нужно вставать рано и сразу за дела. Он обнял Лекс и Миа, а затем повернулся ко мне. Потянулся, чтобы обнять, остановился, затем рассмеялся сам над собой и снова протянул руки. Объятие было коротким и неловким.

– Мы так рады, что ты дома, Дэнни, – сказал он.

– Я тоже, – сказал я, остро чувствуя, что на нас смотрят во все глаза.

Патрик выпустил меня из объятий.

– Завтра вечером приеду. Нам нужно о многом поговорить.

– Конечно, – сказал я. Торчать тут до завтрашнего вечера я не собирался.

– Я тебя провожу, – сказала Лекс брату. Выходя с ним из комнаты, бросила через плечо:

– Ники, Миа?

Они покивали и немедленно принялись убирать со стола: пластиковые контейнеры и бумажные салфетки – в мусор, столовые приборы в посудомойку. Меня, видимо, как жертву похищения, освободили от этой обязанности, и мне оставалось только стоять столбом, не зная, куда себя девать. Я постоял немного перед одним из огромных окон от пола до потолка, делая вид, что любуюсь лужайкой в сумерках и горами вдали. Затем решил найти Лекс и сказать ей, что я иду спать.