Здесь песок чище - [108]

— Повторяю: все это меня не интересует. То же самое я бы сказал, будь то просьба "сюрте" или "сигуранцы". Я предпочитаю быть осторожным в связях с заграницей. Кроме того, здесь ясно сказано: необходимо разрешение руководства. Именно руководства, потому что этот субъект замешан в серьезном деле. "Пересмешник" готовится во Флориде, его контролируют в самых высоких сферах. Не так ли? Поэтому не лучше ли проконсультироваться с руководством?

— О’кей, старина. Будь по-твоему. Ты всегда умеешь настоять на своем.

Льюк, как всегда, выбрал путь полегче. Он был в том возрасте, когда люди предпочитают жить без забот. У него еще будет время, чтобы стать брюзгой и упрямцем.

Рональд, удовлетворенный своей новой победой, поинтересовался, что означают пометки, сделанные на анкете.

— Они уже ничего не значат, не стоит их обсуждать. Наверняка все прояснится, когда мы посмотрим его дело, если оно, конечно, попадет к нам. Просто здесь есть несоответствия. Посмотри, он вступает в "Альфу-66", организацию, которая борется против Кастро, в семьдесят втором году, год спустя, в семьдесят третьем, получает водительское удостоверение во Флориде. А политическое убежище в США, в Майами, он получает только два года спустя после вступления в "Альфу" и год спустя после получения удостоверения. Видишь, какие бюрократические ляпы бывают! Как тут после этого не сойти с ума бедным машинам.

— Всегда помни, мальчик: в нашей фирме все возможно, а то, что невозможно, должно выглядеть возможным. Может быть, это противоречие имеет для кого-нибудь практический смысл.

— Это можно выяснить только из его личного дела.

Рональд воспользовался паузой, чтобы снова высказать мнение опытного человека:

— Знаешь, даже и личное дело может ничего не дать. Посмотри, он упоминается в связи с операциями нашей разведки, но ничего не сказано о результатах. Иногда пишут только регистрационный номер и ничего больше. А что значит слово "отрицательное"? Что ничего не нашли? Или мы что-то подозревали, но он сумел вовремя запутать следы? И кто знает, сколько может быть других вариантов? Если опросить сейчас свидетелей, то они ответят; "Дел много, разве все упомнишь". Работают, не думая, что однажды, через много лет, не так-то легко будет разобраться во всех этих бумагах. Нужно проконсультироваться наверху, взять его дело, опросить тех участников событий, кто еще продолжает с нами работать. Но лично я не стал бы возиться со всем этим ради иностранной фирмы.

— Так будем запрашивать или нет?

— Запрашивай, запрашивай, это лишь мои личные предубеждения.

— Я люблю заканчивать начатое.

— Все равно у тебя останутся невыясненные детали. Фэбээровцы, например, не посвятят тебя в свои секреты. Хотя им и все равно, но, найдя что-нибудь интересное, они помалкивают и пытаются извлечь пользу для себя. Лучше работать только по своим каналам, хотя это и ведет к удвоению усилий. Я всегда восхищался немцами: в третьем рейхе были мастера своего дела.

— Плохи дела нашего разведсообщества.

— И совсем нелегко исправить положение.

— Я знаю, что ты мне скажешь: для этого не годятся машины, хотя они и умеют думать и говорить.

— Но ты же знаешь, что это так! Ведь знаешь же! И у роботов бывает ревматизм. И они ошибаются. Ни один из них не может сказать ни слова, если до этого человек не вложил это слово в его внутренности.

Льюк вскочил и схватился руками за голову:

— Давай не будем снова пускаться в дебаты о кибернетике и машинах. Я решительно отказываюсь!

— Не беспокойся, мне этого не нужно. На моей стороне сами машины, потому что они были созданы человеком. Чем больше ты их хвалишь, тем больше убеждаешься в моей правоте.

— Не жалуйся. Ты живешь за счет этих машин.

— Я не инкубаторный. Я мог бы провести всю мою жизнь на ферме среди полей. Лучшей жизни быть не может. Цивилизация отравляет.

— О’кей. Хватит об этом.

— По какой линии поступил запрос ДИНА?

— По специальной.

— Великолепно! Тогда у меня для тебя есть прекрасная идея. Позвони Дайнасу и попробуй уговорить его, чтобы он сам запросил дело у руководства. Пусть и "Пересмешника" упомянет. Это избавит тебя от хлопот.

— О’кей, я так и сделаю.

Несмотря на клетчатый пиджак, широкий кричащий галстук и жидковатую, давно вышедшую из моды челочку, в фигуре Адольфо еще оставалось что-то от тех времен, когда он, бродяга, вынужденный потуже затягивать свой пояс, участвовал в скандалах, которые организовывала "Родина и свобода"[40]. Его восхождение наверх началось незадолго до выборов 1970 года. В то время за ним еще не утвердилась кличка Пузан, он еще не мог свободно, безнаказанно убивать людей и руки его еще не были слишком запачканы кровью, однако он уже тогда знал, чего хочет, и уверенно шел к своей цели. Чтобы правильно сделать ставку, он должен был определить, какие силы имеют реальные шансы закрепиться у власти в Чили. В середине того же, 1970 года надежды буржуазии на победу в президентских выборах Алессандри стали таять. Чтобы противостоять "явному приходу к власти левых экстремистов", была создана террористическая группа. Она получила название "Невыч" ("Не выдадим Чили"), хотя на самом деле ее целью как раз и была полная выдача Чили на растерзание империализму. "Невыч" начал с покушений и актов саботажа, многие из которых намеренно приписывали "Левому революционному движению". В августе был убит один карабинер. Эта акция была частью плана, подсказанного ЦРУ с целью развязать преследование ультралевых. Полиция так и не нашла убийц. Когда же, несмотря на все усилия реакции изолировать революционные силы, Чили встала перед неизбежностью перемен, был убит командующий чилийской армией генерал Шнейдер. Полиция начала расследование. Следы вели к правым террористическим группам, таким, как "Фидусия", "Родина и свобода", "Невыч". За ними стояли спецорганы США, прежде всего агентура ЦРУ, так называемые дипломаты и военные советники из Пентагона. Адольфо был серьезно замешан в убийстве генерала и с сентября вынужден был укрываться в доме одной богатой семьи на юге страны, пока его не удалось переправить за границу. Адольфо казалось, что он покидает родину надолго. С новой Чили ему было не по пути. Однако реакционным элементам Чили трудно было смириться со словами президента Альенде "со мной в Ля-Монеда входит народ". Военные внешне подчинились новой власти. Однако, хотя они еще носили на мундирах траурные ленточки по верному конституции генералу, в их среде зрел заговор. Все остальное хорошо известно. Дворец, в который "вошел народ", оказался объятым пламенем. Улицы обагрились кровью. К власти пришел фашизм.