Здесь, на краю земли - [27]

— Прощай, Дан.

Я смотрел, как он уходит, и пытался найти предлог, чтобы его задержать. Предлога не было.

— Подожди! — воскликнул я. Он остановился в дверях. — Подожди. Сейчас, последнее.

Я повернулся к нему спиной и пошел к столу, где среди опрокинутых кубков и тарелок с объедками торчал воткнутый в столешницу нож. Если бы в этот момент Перегрин выскочил из зала и бросился бежать, клянусь, я не стал бы его преследовать. И я шел медленно, втайне надеясь, что выскочит и побежит. Но он спокойно ждал, не двигаясь с места. Всей спиной ощущая его взгляд, я выдернул нож, зачем-то взвесил его на ладони, потрогал острие. Перегрин ждал, и было ясно, что он не побежит. Ни за что.

— Что ж, будь по-твоему, — сказал я.

Поворот, бросок и полет ножа показались мне неизмеримо долгими. Но для Перегрина, я знаю, все было, как удар молнии. Он упал, не крикнув. В три прыжка я оказался рядом. Перевернул его. Вытащил и отшвырнул нож. Лицо Перегрина было насмешливым и печальным, такого выражения я никогда не видел у мертвых.

Это ты виноват, сказал я, поднимая его на руки. Ты всегда говорил мне, что с замком нужно быть осторожнее. Но сам ты осторожным не был. Ты думал, что знаешь о Даугтере все. Ты был уверен, что он не причинит вреда тебе, своему создателю. Но ты упустил главное: я — это тоже Даугтер. Ты не боялся замка, тебе и не стоило его бояться. Стоило бояться меня. Хотя бы считаться со мной… Нет ты не мог этого не знать. Ты сам виноват, и не заставляй меня оправдываться.

Может быть, я и не говорил ничего, только думал и молча нес Перегрина, легкого, почти невесомого, по гулким коридорам и лестницам, минуя переход и потайную дверь, вниз, в подземелье главной башни.

Там было светло. Ровно настолько, чтобы не брать с собой факел. Крышка саркофага была открыта — это я тогда, давно, не успел закрыть ее. Дырчатого деревянного шара нигде не было видно.

Саркофаг оказался Перегрину точно по мерке. Поколебавшись мгновение, я вынул из ножен его меч и, как того требовали обычаи рыцарства, скрестил ладони Перегрина на рукоятке.

— Ты с честью носил этот меч, — произнес я ритуальную фразу. — Пусть он служит тебе и там, куда ты теперь отправился.

«Отвага и гордость» — сверкнуло мне в глаза в последний раз, когда я закрывал крышку. И сразу же ровный неяркий свет, источаемый стенами подземелья, стал меркнуть. Наружу я выбирался уже в полной темноте. Правильно, подумал я с усмешкой. Представление окончено, глазеть больше не на что. Ощупью отыскав дверной проем, я поднялся по лестнице, и, выйдя в проход, наткнулся на Фиделина.

Он стоял у самой двери, позабыв дать мне дорогу, и неподвижно смотрел на меня снизу вверх. Губы его тряслись.

— Ты что же, сучий ты потрох, — процедил я. — Шпионить вздумал? — Я нет… Я ничего… Ничего, — прерывисто зашептал он.

Я взял его за шиворот.

— Запомни, урод: мастер Перегрин продолжил свои странствия. Он ушел на рассвете и простился только со мной.

Фиделин медленно кивнул и, жалобно сморщась, закрыл лицо руками.

— Уберешь кровь на полу в большом зале. Там лежат плащ и сумка. Сумку принесешь мне. А плащ, так и быть, дарю, ты до чужих плащей большой охотник. В сумке Перегрина оказались: половина круглого хлеба, кожаная фляга с водой и четыре золотых, завернутых в тряпочку. Из подаренных мною драгоценностей он не взял ничего.

На самом дне я нашел какой-то клочок, похожий на обрывок чертежа, исписанный с обратной стороны мелким ровным почерком Перегрина. Я прочел. Подошел к окну, где светлее, перечитал еще раз. Налил себе вина и, стиснув в кулаке кубок, снова вгляделся в аккуратные строчки.

— Нет, — сказал я, чувствуя, как мягко подаются под пальцами серебряные стенки кубка.

В следующую минуту я уже бежал, так быстро, как только мог, перелетая через ступеньки и выкрикивая проклятия. Понимая, что опоздал, опоздал бесповоротно, я скатился с факелом в темное подземелье и сорвал с саркофага показавшуюся мне невесомой крышку.

Там, внутри, не было ничего. То снова был бездонный колодец, наполненный густой темнотой. Я медленно склонил факел. С него сорвалась огненная капля и, ничего не осветив, пропала в глубине.

— Сам. Своими руками… — произнес я и швырнул факел вниз. Он канул, и это самое мгновение мне показалось, что тьма глянула на меня. Беззлобно, равнодушно глянула и отвернулась.

Мы выехали из Даугтера после полудня. По мокрой равнине гулял ветер, теребя травы, морща мутные лужи в колеях. Похмельные парни угрюмо покачивались в седлах.

— К ночи мы должны быть у Медвежьих Камней, — сказал я Хачу.

— Шевелись, вареные, кормить вас не за что! — немедленно заорал он. Разбрызгивая грязь, мы понеслись галопом. Хач свистел и гикал. Он мчался на настоящую войну, где королевской сволочи будет видимо-невидимо, и где уже никто не помешает ему разогнать тоску-печаль и положить мерзких тварей сотни четыре, за себя и за беднягу Анча.

Я тоже свистел и гикал, чтобы отогнать ненужные мысли. Но строчки письма, пепел которого остался в камине Даугтера, снова и снова возникали у меня в памяти.

«Если это послание попало к тебе, значит, ты сделал то, что сделал, и мы не увидимся больше. Ты еще не знаешь, что именно совершил, поэтому, прошу, дочитай до конца. Истинный замок стоит на зыбкой границе света и тьмы, так говорил мой учитель. Он в равной степени обладает силой добра и силой зла. Он играет, удерживая их неустойчивое равновесие. В игру принимается все, что есть на свете: земные и небесные стихии, люди с их мыслями и поступками, пространство и все находящиеся в нем вещи, время и безвременье.