Здесь, на краю земли - [16]

Мне стало зябко. Поежившись, я подумал, что Перегрин, должно быть, здорово переутомился, раз ему пришла в голову мысль, будто я не что иное, как недостающая часть его уникальной конструкции. Впрочем, я не собирался судить его строго — слишком хорошо мне было известно, что такое отчаяние, и чего от отчаяния можно напридумывать.

И вдруг знакомый холодный отсвет пробежал по стенам и погас. Снова наступила темнота, но теперь она была другая. Что-то в ней изменилось. Словно я был теперь не один. Словно огромный невидимый зверь, проснувшись, остановил на мне свой взгляд. Я решил, что будет лучше, если я что-нибудь скажу, и довольно храбро крикнул:

— Эй, ты! Пора бы научиться узнавать хозяина!

Ответом мне была новая тусклая вспышка, и после нее — едва уловимое сумеречное свечение. Я догадывался, что сейчас будет, потому что видел уже все это однажды. Но такое ошеломляющее, неправдоподобное, волшебное сияние разгоралось вокруг, что я невольно замер. В ярком перламутровом свете пламя факела стало почти невидимым, лишь горячий воздух дрожал на его месте. Я чувствовал, что светится не только подземелье, но и весь замок. И внезапно я увидел его полностью — он стал прозрачным, словно мираж: сияющие башни, лестницы, переходы, столбы света, стены света. Сквозь свет я видел людей в комнатах, ночное небо над головой и озаренные, медленно клубящиеся облака. Я рассмеялся и раскинул руки, ощущая почти забытые свободу и силу. Мир снова был мой, весь без остатка — люди, облака над равниной и сама равнина, ночная темнота, ближние и дальние земли. И не было больше в этом мире для меня ни тайн, ни страхов.

Потом свет медленно померк, а я еще долго стоял неподвижно, привыкая к новым ощущениям.

— А малыш прав, — сказал я вслух. — Только, похоже, это ты моя недостающая деталь.

Выбираясь наружу, я ожидал увидеть взбудораженную, галдящую толпу. Но, оказалось, фейерверк прошел незамеченным. Во дворе не было ни души. Я подошел к воротам. В арке, прячась от дождя, стоял часовой.

— Господин? — неуверенно спросил он.

Это был Барг Длинный.

— Открой-ка ворота, да поживее, — приказал я азартно.

Он отодвинул засов и, налегая всем телом, распахнул тяжелые створки. Я шагнул в ночь. Под ногами хлюпало и чавкало. Вокруг шуршал дождь. Я ступал наугад и, к удивлению своему, ни разу не споткнулся, не оступился и не забрел в траву. Потом остановился, прислушиваясь к звукам дождя и ветра над равниной. В них не было ничего зловещего и грозного, как не было в окружающей темноте никакой опасности. Обычная ночь. Обычный дождь. Обычный ветер. Отсутствие страха напоминало дыру от выбитого зуба. Я хохотнул над таким сравнением, подпрыгнул и завопил:

— Эх-ха-а!

Потом я вопил еще что-то, плясал и размахивал руками. Окружающая ночь осталась к этому моему ликованию вполне равнодушной. Я оглянулся. Сзади виднелась освещенная арка ворот, маячил Барг с факелом в руке. Очертаний замка не было видно. Высоко над землей светилось узкое окно, которое и на окно-то не было похоже — какая-то тусклая прореха во всеобщей темноте. — Хэ! — крикнул я напоследок и пошел обратно. Мимоходом похлопал обалдевшего Барга по плечу и поднялся на галерею.

Перегрина в его комнате не оказалось. Я постоял, раздумывая, где он может быть. С меня текло и капало.

— Ладно, малыш. Завтра, — сказал я вслух и отправился к себе.

В дверях своей комнаты я столкнулся с Фиделином.

— Вы это… во дворе что ли были? Я вас там искал… — сказал он. — Перегрин тоже куда-то делся. Хоть бы помог немного.

Стаскивая с меня сапоги, он бормотал, что совсем измучился с ранеными, раненых много, а он один-одинешенек. Все они в общем-то ничего, в живых останутся, только вот Мих очень плох, бредить начал, надо будет напоить его на ночь зеленым снадобьем.

— Тут ему и конец придет, — сказал я. — Лучше, как рассветет, отвези их всех в деревню, в ближнюю, к старухе Морле. Скажешь — я велел…

Фиделин поднял голову и вдруг, расширив глаза, отпрянул и сел на пол. — Аы… — слабо вымолвил он, указывая на мое лицо, где должны были красоваться отметины, сделанные королевским посланником.

Я притронулся к щеке и не почувствовал боли. Под пальцами тоже ничего не ощущалось, кроме совершенно невредимой кожи и трехдневной щетины.

— Как это? — боязливо спросил Фиделин, отодвигаясь на всякий случай подальше.

Я усмехнулся, уже ничему не удивляясь.

— То ли еще будет, старина, — сказал я и медленно стиснул кулак. — То ли еще будет.

Королевское войско подошло к Даугтеру в небывало ясный, безоблачный полдень. Первым его появление заметил Барг Длинный с Алой башни и заорал так, что осталось неясным, то ли он дико обрадовался, то ли впал в панику. Поднявшись на главную башню, мы с Перегрином увидели следующее: по дороге, прорезавшей нежно зеленевшую равнину, двигалась плотная и бесконечно длинная колонна всадников, похожая издали и сверху на большую пеструю змею. Змея извивалась по изгибам дороги, поднимала клубы пыли, и от нее явственно доносились глухой гул множества копыт и лязганье чего-то железного.

— Ой, — сказал Перегрин.

У подножия нашего холма колонна разделилась надвое и начала неторопливо огибать холм, заключая его в кольцо. Теперь можно было рассмотреть и тусклые запыленные доспехи, и мерно колыхавшиеся цветные перья на шлемах, и самое главное — боевые штандарты с гербами. Слева над войском реяло огромное королевское знамя — «то, что ярче солнца». Танцующий дракон на золотом поле. Уж не знаю, чем оно было расшито, но сияло очень впечатляюще. За ним двигалось много других знамен, поменьше и пониже. Они выныривали одно за другим из пыльного облака и распределялись направо и налево — разноцветные орлы, львы, единороги, птицы, медведи и прочая живность. Я узнал герб Эрри из Гарнта, Ангелиничей из Флангера, потом увидел клетчатое знамя Ташма Вильского и это меня неприятно удивило — я рассчитывл, что Ташм будет в числе моих друзей. Проплыл в клубах пыли леопард Рыжего и — надо же! — семь переплетенных змей, наш фамильный герб. Пожаловал кто-то из моих драгоценных братьев. А может быть, сразу оба.