Зазимок - [30]

Собралась теперь Говязова родня саман лепить. И соседей покликали на помощь. Котькины дружки, само собой, все тут. Я погоняю Ожинку. Микита с Юхимом формы носят, Котька доволен, гоголем ходит. На меня, правда, хмуро поглядывает монгольским оком, но, думаю, помягчает со временем.

Я командую по-Котькиному:

— Гоп-ля!

Ожинка понимает. Выпрыгнула из ямы, идем к речке. Вначале пугливо трусит тонкой кожей, затем охотно ступает в воду, наклоняет голову, стучит удилами… Погоди, погоди, сейчас я их выкину. Наклоняю ее голову. Стаскиваю через уши уздечку. Вытолкнула удила. Надел уздечку обратно.

— Пей!

Легонько посвистываю. Ожинка по-барски макает губы, поднимает морду, жует недовольно. Вода вместе с пеной льется изо рта. «Привередливая, шельма, — думаю. — Ишь питье ей не такое!» Вода и самом деле не того. Теплая, мутноватая. Одним словом, не колодезная.

Поглаживаю шерстку.

— Пей, пей!

Послушалась. Сосет. Комки по горлу звучно перекатываются. Мою Ожинке ноги. Сперва передние, потом задние. Стоит спокойно, не топнет ни разу. Хотя муха вокруг и жужжит.

Котька уже собрал компанию. Показывает номер. Разбегается, подскакивает над речкой, словно резиновый, переворачивается в воздухе через голову и — бултых в воду. Сальто переднее крутит. Задается монгол. Еще и покрикивает перед подскоком: «Але-гоп!» Циркач! Конечно, если бы любой из нас побывал в Барвенкове, может, похлестче бы научился: Но мы-то не были, а ему посчастливилось. Теперь хвастает, косоглазый.

Юхим попробовал. Разбежался: «Гоп!» Да как станет торчмя. Хорошо, попал в ил. А если бы в песок? Хохочут вокруг, поддразнивают:

— Не говори гоп, пока не перескочишь!

— Далеко куцему до зайца!

У меня свое занятие: Ожинка. Беру ведро, окатываю ее с крупа до гривы. Стоит не шелохнется. Любит! Хватаюсь за холку, скок — и на спине. Щекочу пятками ее бока. Ожинка медленно движется на глубокое. Замечаю, пошла вплавь. Вытянула шею, положила морду на воду, постанывает. Я прилег, держусь за гриву, чтобы потоком не смыло, переживаю вместе с Ожинкой. Но вот противоположный берег. Лошадь круто поднимается, берет горку рывком. Остановилась на бугре.

— Вперед, милая вперед!

Потанцевала на месте, потом как бросится вскачь. Чуть было не слетел. Прилег. Кричу: «Молодец, давай-давай!» И заходили подо мной мускулы, стегануло по щекам гривой. Чувствую, пьянит меня скорость. Хочется лететь вот так по воздуху и чтобы это никогда не кончалось.

3

Старого Гавву не узнать. Раньше, бывало, курицы не обидит. А теперь!.. Мясником стал, живодером. И, можно сказать, палачом. Вот как его жизнь перевернула. Раньше был худой, смирный, ни в какие дела не встревал: «Хиба воно мени нужно!» А сегодня? Круглый весь, щеки раздуты, лоснятся. Ходит быстро, низко приседая на деревяшке. Только — гуп-гуп! — земля вздрагивает. Деревянная нога «бутылью» называется. И впрямь похожа на бутыль, только горлышком вниз. Раньше и в мороз и в жару носил баранью шапку. Теперь нет. Раздобыл защитную фуражку с лакированным козырьком и тоже не снимает ее ни зимой ни летом. Из-под козырька пот каплями. Всегда жарко Гавве. Оно и не удивительно: то и дело вливает в себя горилку. Заработок жирный, позволяет. Время тоже находится.

Гавва мясник. В середине базара — мясной ларек каменной кладки. Посередине ларька — дубовая колода в два обхвата толщиной. На колоде разделывает туши. Гавва их разделывает. Так напрактиковался, что любого мясника заткнет за пояс. Лезвие топора — как бритва. Звонкое, из доброй стали ковано. Задень ногтем и дзенькнет тонко. Гавва берет тушу за ноги, кладет на шершавую, исклеванную топором колоду, начинает колдовать. И так повернет, и этак. То подаст вперед, то возьмет на себя. Сечет резко — кости хрупают, словно сахар. Любой мослак перерубает одним ударом. Живо, споро работает. Ну, конечно, если заприметит ляжечку парного теленка или молодого барашка, он ее мимо пальцев не пропустит. Отсечет, сколько надо. Помнет ласково. Подкинет на ладони и шлепнет в кошелку, что под лавкой. Это для себя. Не в счет платы, понятно, а как бы на магарыч.

Поверх клеенчатого жесткого фартука — широкий ременный пояс с ножнами. В них — ножи разной длины и ширины: от самых маленьких до сабельного размера. Выхватывает их попарно, не глядя, точит друг об друга. Один бросает на доску, другой пускает в ход. Кроит, полосует, колет, отделяет слои. Ну мастер, и весь разговор.

В небазарные дни дядько Гавва опять же не скучает. Перерезать барашку горло, подвесить на крюках вверх лодыжками, спустить шкуру — его занятие. Живо все провернет, еще и кружку горячей крови выпьет. От нее-то, от крови, у него и сила буйная, и стать широкая появились. Может, и характер переменился от крови?

Если где задумают колоть кабана, зовут Гавву. В момент порешит. Иные горе-палачи не режут, а мучают скотину. Воткнут нож между ребер, жертва вырвется, бегает по огородам, оглашая криком слободу. Не дело. Надо чисто, чтобы и не трепыхнулась. Тут лучше Гаввы мастера не найти.

Когда колют кабана — праздник.

Обычно это происходит осенью или под рождество. Ранней ранью, еще в темноте, раздается свиной визг. Заколотого кладут пузом на землю, наваливают на него соломы. Солома вспыхивает, окрашивая двор желтоватым светом. По белой стене хаты бегают причудливые тени. Деревья, кажется, пляшут. Пламя гудит, бешено рвется вверх. Пахнет подгорелыми копытами, сожженной щетиной. Вкусно пахнет смаленым хвостом. Когда кабана опалят начисто, его обрызгивают водичкой, укутывают свежей соломой, сверху набрасывают полость, подают команду: