Зажмурься покрепче - [24]

К моменту, когда он сумел все это рассортировать в хоть сколько-то удобном для работы виде, было уже почти семь вечера. Сначала он удивился, но потом вспомнил, не без некоторой горечи, что время всегда шло незаметно, если его ум работал на полную катушку, а это происходило всякий раз, как перед ним было дело, требующее разгадки. Мадлен однажды сказала, что вся его жизнь свелась к единственной одержимости: разгадывать причины чужих смертей.

Он взял ближайшую папку. Это был набор отчетов с места преступления по результатам поиска улик. В верхнем отчете описывались окрестности садового домика, в следующем — зримая обстановка интерьера. Краткость второго описания поражала. В домике не было обычных мест и предметов, где криминалисты собирают улики. Никакой мебели, кроме стола, где лежала голова убитой, стула с ручками, где было усажено ее тело, и еще одного аналогичного стула напротив. Ни мягкой мебели, ни кровати, ни одеяла, ни ковров. Не менее странным было отсутствие одежды в шкафу, а также отсутствие одежды и обуви где-либо еще в домике, за одним специфичным исключением: под окном стояла пара резиновых калош, которые обычно надевают поверх обычных ботинок. Это было то самое окно, сквозь которое, по всей видимости, сбежал преступник, и, следовательно, это была та самая обувь, которую дали собаке, чтобы взять его след.

Гурни повернулся в кресле к французским дверям и уставился на пастбище, перебирая в уме догадки. Особенности и сложности этого дела — как сказал бы Шерлок Холмс, его «уникальный портрет» — множились на глазах, создавая, словно электрический поток, магнитное поле, которое неумолимо притягивало его, распаляя желание распутывать клубок деталей, к которым нормальные люди испытывают естественное отвращение.

Его размышления прервал скрип боковой двери. Гурни уже год как забывал капнуть на петли маслом.

— Мадлен?

— Привет, — она зашла на кухню с шестью тяжелыми пакетами из супермаркета, по три в каждой руке, и взвалила все на столешницу, после чего снова вышла.

— Тебе помочь?

Она не ответила. Боковая дверь снова скрипнула, а спустя минуту звук повторился, и Мадлен вернулась со второй порцией пакетов, которые также положила на столешницу. Тогда она наконец сняла свою смешную перуанскую шапку фиолетово-зелено-розовых оттенков с болтающимися «ушками», которая всегда придавала немного шутовской оттенок всему, что она говорила или делала.

Гурни почувствовал, как у него дергается левое веко. Это был такой отчетливый тик, что он за последние месяцы несколько раз подходил к зеркалу, чтобы убедиться, что его не видно внешне. Он хотел спросить у жены, куда она ездила, помимо супермаркета, но опасался, что она уже рассказывала, а дать ей понять, что он не помнит, было бы стратегической ошибкой. Мадлен считала, что забывчивость, равно как плохой слух, — результат невнимательности. Возможно, она была права, потому что за двадцать пять лет работы в нью-йоркской полиции он ни разу не забыл прийти на допрос свидетеля, ни разу не пропустил судебное разбирательство, и из его ума ни разу не вылетело что-то важное о свидетелях — как они выглядели, что говорили. Он прекрасно помнил все, что имело хоть какое-то значение по работе. Было ли в его жизни хоть что-то, сравнимое по важности с работой? Если не столь же важное, то хотя бы сравнимое? Родители? Жены? Дети?..

Когда умерла его мать, он почти ничего не почувствовал. Хуже того: он испытал холодное, эгоистичное облегчение. Для него это было избавлением от обузы, упрощением жизни. Когда от него ушла первая жена, это тоже было избавление — от препятствия, от бремени необходимости считаться с трудным человеком. Приятная свобода.

Мадлен подошла к холодильнику и принялась доставать стеклянные контейнеры с остатками вчерашней и позавчерашней еды. Она выставила их в ряд на столешнице рядом с микроволновкой — их оказалось ровно пять. Она поочередно сняла с них крышки. Гурни наблюдал за ней с другой стороны кухонного островка с раковиной.

— Ты уже ел? — спросила она.

— Нет, тебя ждал, — соврал он.

Она перевела взгляд на разложенные документы и подняла бровь.

— Хардвик оставил, — пояснил Гурни как можно более будничным тоном. — Попросил глянуть…

Мадлен посмотрела на него, и ему показалось, что она расшифровывает его мысли. Он поспешил продолжить:

— Это материалы дела об убийстве Джиллиан Перри, — помолчав, он добавил: — Вообще-то я не знаю, чем мои соображения кому-то помогут, но… Я обещал почитать и как-нибудь на все это отреагировать.

— И на нее тоже?

— На кого?

— На Вэл Перри. На нее ты тоже обещал как-нибудь отреагировать? — спросила она с ядовитым равнодушием, которое скорее подчеркивало, а не скрывало ее озабоченность.

Гурни уставился в миску с фруктами на гранитном островке у раковины, уперевшись руками в холодную поверхность. Несколько фруктовых мушек, растревоженных его присутствием, поднялись со связки бананов, полетали неаккуратными зигзагами над миской, а потом вновь опустились на бананы, сливаясь с темными пятнами.

Он старался говорить спокойно, но полностью избежать укоризненной интонации не удалось: