Заживо погребенный - [42]

Тщательнейше осмотрев картину сквозь ладанные облака, мистер Оксфорд выписал чек на пятьсот фунтов и, зажав в зубах сигару, протянул чек Прайаму, который пытался его принять с небрежным видом, но это ему не удалось. Чек подписан был: «Парфитты».

— Слышали, может быть, что я тут теперь единственный владелец?

— Вот как? — Прайам волновался, как неопытный юнец.

Потом мистер Оксфорд по глухим коврам повел Прайама в зал, где с помощью рефлекторов высвечивалось маленькое, но несравненное собрание картин. Мистер Оксфорд не преувеличил. Они доставили удовольствие Прайаму. Такие картины не каждый день увидишь, и не каждый год. Был тут прелестнейший Делакруа, того уровня, какой нечасто попадался Прайаму; был и Вермеер, делавший излишним путешествие в Рикс-музеум[15]. А на стене подальше, к которой мистер Оксфорд подвел его напоследок, на подчеркнуто почетном месте, висел пейзаж Вольтерры, городка в горах Италии. У Прайма сердце так и подпрыгнуло при виде этой вещи. В нижнем углу роскошной рамы черными буквами значилось: «Прайам Фарл». И до чего отчетливо он помнил, как её писал! И до чего была она прекрасна!

— Ну вот, — проговорил мистер Оксфорд, — по моему скромному мнению, это один из самых лучших Фарлов. А вы как считаете, мистер Лик?

Прайам старательно прикинул.

— Я с вами согласен, — сказал он.

— Фарла, — сказал мистер Оксфорд, — пожалуй, единственного из новых можно поставить рядом с гигантами, выставленными в этом зале, а?

Прайам вспыхнул.

— Да, — выговорил он.

Между Патни и Вольтеррой — существенная разница, во многом; но Вольтерра и Главная улица Патни на двух картинах неоспоримо, очевидно, безусловно — были писаны одной и той же кистью; вы не могли не видеть, что тут одна манера, те же мазки, один и тот же взгляд, охват и постиженье, одним словом, та же ослепительная, строгая передача натуры. Сходство бросалось в глаза и безусловно убеждало. Оно бы не укрылось даже от аукциониста. Однако мистер Оксфорд о нем не проронил ни слова. Он его, кажется, вовсе не заметил. Все, что он сказал, выходя из зала, когда Прайам окончил свою довольно односложную хвалу, было:

— Да, вот она, та маленькая коллекция, которую я собрал, и я горжусь, что смог ее вам показать. А теперь я бы очень хотел, чтоб вы со мной отобедали в клубе. Ну, пожалуйста. Я буквально буду в отчаянии, если вы откажетесь.

Прайаму с высокой горы было плевать на отчаяние мистера Оксфорда, и вся душа его противилась обеду в клубе мистера Оксфорда. Но он ответил «Да», потому что так было всего легче при его стеснительности, а мистер Оксфорд был человек решительный. Прайаму ужасно не хотелось идти. Его расстроило, встревожило, его пугало молчание мистера Оксфорда.

На автомобиле они подкатили к клубу.

Клуб

Прайам прежде никогда не бывал в клубе. Мое заявление вас может удивить, вы можете даже мне не поверить, но тем не менее это — сущая правда. Родину клубов он покинул еще в юности. Что же до английских клубов в иных городах Европы, они знакомы были ему по внешности, да по одобрительному лепету их приверженцев за tables d'hôte, и желание дальнейшего с ними ознакомления не было столь жарким, чтобы его сжигать. Вот он и не знал клубов.

Клуб мистера Оксфорда его встревожил, запугал — такой громадный, черный. На первый взгляд он напоминал ратушу какого-нибудь крупного промышленного города. Когда вы стоите на тротуаре перед пролетом гигантских ступеней, ведущим к первой паре вращающихся дверей, голова ваша оказывается определенно куда ниже ног существа, оглядывающего вас из-за стекла. Голова ваша куда ниже и подоконников могучих окон цокольного этажа. Потом — еще два этажа, а уж над ними выступает карниз резного камня, угрозой нависающий над вашим взором. Десятой части этой глыбы, да что там, всего осколка с краю хватило бы на то, чтоб раздавить слона. И весь фасад при этом черен, черен от вековых углеродных отложений. Мысль о том, что это здание — ратуша, используемая не по назначению, постепенно покидает вас, пока вы смотрите. Вы понимаете нелепость этой мысли. Вы ощущаете, что клуб мистера Оксфорда — памятник, реликт, остаток тех веков, когда ходили по земле гиганты, и он, неповрежденный, дошел до нас, пигмеев, старающихся его приспособить. Единственным потомком гигантов был, по-видимому, страж за дверью. Когда мистер Оксфорд и Прайам вскарабкались к дверям, этот единственный гигант с гигантской силой распахнул гигантскую дверь, они вошли, и дверь захлопнулась за ними, заметно всколыхнув воздух. Прайам оказался в огромном интерьере, под потолком, плывущим в дальней, дальней вышине, как небеса. Он смотрел, как мистер Оксфорд расписывается в гигантском томе под гигантскими часами. Покончив с этой процедурой, мистер Оксфорд, пройдя мимо бескрайних перспектив справа и слева, ввел его в очень длинную залу, обе длинных стены которой были утыканы несчетными огромными крюками — то там, то сям висело на крюке пальто, висел цилиндр. Мистер Оксфорд выбрал два крюка в этом пространстве, и когда они с Прайамом достаточно разоблачились, ввел его в еще другой огромнейший покой, по-видимому призванный напоминать о банях Каракаллы. Над гигантской чашей, выдолбленной из цельного гранита, Прайам почистил ногти такой громадной щеткой для ногтей, каких прежде не видывал даже и в ночных кошмарах, а служитель почистил его орудием, напоминавшим грозное оружие, некогда служившее Анаку