Завтрашний ветер - [11]
Я подошёл поближе.
— Что, Сычёв, не узнаёшь?
Я чуть не подпрыгнул от неожиданности — это была Наташка Познанская! Вот так переоделась! Ни за что б не догадался! Смотри ты какая ловкая — в артистки записалась!
— Узнаю, — сказал я нарочно скучным голосом, чтоб не воображала.
— Значит, всё‑таки можно узнать? — Наташка обрадовалась. — А я боялась: снимут, а потом никто и не поверит, что это я она самая и есть.
Работницы вокруг засмеялись, и тут я понял, что это всё самые настоящие артистки, только переодетые.
— Ребята! — вдруг сказал Владилен Алексеевич в громкий аппарат, висящий у него на груди. — Я ведь просил вас играть без дураков. Серьёзно. Вас две команды. Начинайте матч. Всё равно снимать по–настоящему сегодня не будем. Это только репетиция. Зато каждый участник выигравшей команды получит по эскимо. Устраивает?
— Ура! — завопили нападающие, защитники и вратари, занимая свои места на футбольном поле.
— Начинайте! — сказал Владилен Алексеевич и тут же дал знак рукой косматому дядьке.
Тот направился было к артисткам, переодетым работницами совхоза, но тут тощий кинооператор, который, как в засаде, сидел скорчившись в винограднике со своим огромным киноаппаратом, встал во весь рост и крикнул:
— Парик! Поправьте парик на Николае Сергеевиче!
Косматый схватился за голову и неожиданно снял с себя всю шевелюру. На солнце сверкнула его лысая голова, и я сразу узнал в нём того лысого, который вчера ругался, что Владилен Алексеевич сам пошёл удить рыбу.
Тут к нему подскочили какая‑то девушка в белом халате и моя знакомая тётка. Они быстро и ловко снова надели шапку волос на голую голову, поправили гребешками каждый вихор.
— Зеркало! — попросил артист.
Девушка в белом халате вынула из кармана обыкновенное круглое зеркальце и подала ему.
— Годится, — сказал артист и обернулся к Владилену Алексеевичу: — Начнём?
Но того на месте не было.
— Вон он, в винограднике, — сказал я.
Тётка и девушка недовольно оглянулись на меня.
— Мальчик, не путайся! — сказала тётка. — Отойди‑ка отсюда подальше!
А девушка тут же схватила меня за плечо и отвела далеко в сторону.
— Хочешь смотреть, стой здесь — и ни звука!
Отсюда глядеть было хуже, но я всё равно видел, как Владилен Алексеевич в винограднике глядит через киноаппарат на работниц совхоза и мальчишек, играющих дальше за ними на футбольном поле.
— Готовы? — спросил он негромко у артистов.
Косматый кивнул.
— Мотор! — тихо сказал Владилен Алексеевич.
Засияли нестерпимым светом прожектора. Какой‑то парень подскочил к зажужжавшему киноаппарату, щёлкнул перед ним чёрной доской с палочкой и отбежал в сторону.
Косматый подошёл к работницам совхоза и прижал руку к сердцу.
«Ой, бабоньки вы, бабоньки! — забормотал он горьким голосом. — Не о себе пекусь, об вас сострадаю… Не зря говорится в писании: лучше псу живому, чем мёртвому льву…»
«Что же, вы нас за собак считаете?» — спросила самая старая работница.
«Не спеши надсмехаться, сестра моя, — сказал косматый и упал вдруг на колени, — о себе помыслить молю, об жизни за гробом…»
«За гробом ничего нету, дядечка!» — сказала Наташка Познанская.
«Откуда знаешь, милая моя пташка? Человек в космос проник, а в чрево земное не удаётся… Землю адские силы трясут. Города содрогаются, стены рушатся. Геенна огненная велика и обширна. Грешникам муки адские уготованы».
«Какие же муки, дядечка?»
«Вечные, пташка, вечные, сёстры мои. И в печах жарких на сковородах великих гореть будете, и в кипятке крутом вариться…»
Тут одна старушка заплакала.
«А как кусать станут чудища, да по кусочку, по малому, и конца–краю мукам этим не будет, потому что умираем‑то мы на веки вечные».
Тут и все они заплакали. И даже Наташка Познанская — вот дурёха! Она бы спросила: он сам откуда знает?
«Бедные мы, бедные, а как вниз головой в серу адову окунать начнут — ни дохнуть, ни выдохнуть! — Косматый вдруг ударился головой об землю и сам зарыдал, как маленький. — И некому пожалеть будет, ведь за гробом ни друга сердечного, ни отца–матери…»
Он прервался, потому что все они плакали. И стало слышно, как пацаны играют на футбольном поле.
Неожиданно косматый поднялся с колен и, утирая слёзы, сказал добрым голосом:
«Не плачьте, бабы, не плачьте! Я мыслю: всё это брехня насчёт ада».
Все замерли, а потом засмеялись.
— Стоп! — сказал Владилен Алексеевич, — Эпизод снят. Попробуем ещё один дубль! Только пусть Николай Сергеевич не колотится так старательно о землю.
Я как будто проснулся. И посмотрел на футбольное поле. Игра шла вовсю. Ребята и не поняли, что режиссёр их обманул — кино снимали по–настоящему…
Оказывается, «дубль» — это когда снимают то же самое ещё один раз.
Снова жужжал киноаппарат, снова косматый пугал работниц адскими муками. И самое удивительное — они снова плакали по–настоящему. И он тоже плакал.
Стало жарко.
«Не плачьте, бабы, не плачьте! Я мыслю: всё это брехня насчёт ада», — сказал косматый.
И снова Владилен Алексеевич сказал:
— Стоп! Плохо. Николай Сергеевич, это гораздо хуже первого дубля. Что с вами?
Киноаппарат перестал стрекотать.
Николай Сергеевич сморщился, потёр рукой живот и поискал глазами, на что бы ему сесть.
— Неужели заметно? — спросил он, опускаясь на землю рядом с работницами. — У меня со вчерашнего вечера, знаете ли, пузо чего‑то тянет.
